с плющом на стенах и старинными ставнями на окнах, ухоженными садиками и высокими тенистыми деревьями. Именно таким был дом 27 по улице Карно. Он стоял на углу, в этом месте улица неожиданно делала крутой поворот, и за темно-зелеными воротами мне открылось великолепное здание, в котором было по крайней мере три этажа, а по сторонам росли две сосны и платан. Поскольку я приехал немного раньше времени, то решил объехать квартал еще раз, но не торопясь, чтобы не явиться взмокшим от пота.

Я позвонил в дверь ровно в 16:00, поскольку точность – вежливость королей, как говорят у нас (можно подумать, кто-то знаком с деталями королевской жизни). Где-то через сорок–сорок пять секунд ворота открылись, и я вошел. На крыльце появилась женщина, улыбнулась и сделала знак подойти ближе. Она была так же хороша, как Полин, брюнетка с матовой кожей, только лет на двадцать пять старше. Красота иногда захватывает вас врасплох. Очень элегантная, в простом, но удивительно эффектном зеленом платье с открытыми плечами и глубоким декольте, она чем-то напоминала Клаудию Кардинале в фильме «Однажды на Диком Западе» (я забыл сказать, что это мой любимый фильм), только в более утонченном варианте. Когда я поднялся по ступенькам, она протянула мне руку, легкую, нежную руку с тонким запястьем – короче, я был покорён. Зубы у нее были ослепительно-белые, словно она чистила их целыми днями с утра до вечера. А глаза карие, чуть более светлого оттенка, чем у Полин, но взгляд такой же проницательный, один из тех взглядов, которые, скрестившись с вашим, задерживаются, не извиняясь и не смущаясь, но и ничего не ожидая, один из тех взглядов, которые нацелены только на вас. Кроме дочери, тут еще и мать, подумал я, плохо мое дело. Но чем ближе я к ней подходил, тем больше отдавал себе отчет в том, что она слишком стара для меня: при улыбке в уголках глаз и в углах рта появлялись мелкие морщинки. Когда она заговорила, я заметил, что она чем-то расстроена, хотя до сих пор успешно это скрывала.

– Ты, наверно, Эмиль? Входи, мы тебя ждем. – Я пошел за ней. – Можешь снять обувь?

– Конечно, мадам.

Она открыла дверь и впустила меня. Внутри было так же красиво, как снаружи, только еще чище. Паркет в гостиной блестел, как на рекламе паркета, хотя большую часть пола закрывал огромный ковер, на котором стоял бильярдный стол без луз, я впервые видел такой, всего с тремя шарами, двумя красными и одним белым, или наоборот, я уже не помню, а позади стола, в углу – диваны с бежевой обивкой.

– Пойду скажу Полин, что ты здесь, подожди меня на кухне, – сказала она и исчезла на лестнице.

Я стал разуваться. И остолбенел от ужаса: в одном носке была дыра. А ведь утром я два часа рылся в шкафу в поисках двух носков одного цвета и мало-мальски приличного вида: наверно, беда случилась во время пути, и теперь ноготь большого пальца на левой ноге открылся во всей красе. Дырявый носок в этом дворце – дело совершенно невозможное, тем более что я стремился максимально слиться с окружающей средой. Если бы даже я описался, мне и то не было бы так стыдно. Что же делать? У меня в голове теснились самые разные гипотезы. Уйти внезапно, ничего не сказав? Нет, слишком грубо. Зажать носок между двумя пальцами, чтобы дыру не было видно, и держать его так все время? Миссия невыполнима.

Я вдруг ощутил огромную усталость, начал потеть, почувствовал себя беспомощным, жалким, хотелось вырыть яму и похорониться в ней заживо. Не надо было сюда приходить, подумал я, такие дома и такие знакомства – не для тебя. Кем ты себя вообразил? На что надеялся? Тебе такого и во сне не видать, дорогой Эмиль. Ты всегда будешь черной овцой, это твоя судьба. Примерно такими были мысли, одолевшие меня в этот момент. Я тонул, дырка в носке, словно пушечное ядро, неумолимо тащила меня ко дну, со всеми сопутствующими радостями: удушьем, отчаянием и впечатанной в каждую клетку моего тела уверенностью, что я был и останусь полным ничтожеством.

И вдруг в меня словно вселилась какая-то сила, и я сказал себе: надо найти решение, оно обязательно должно быть, как в математических уравнениях, и, возможно, оно где-то близко. Не зря папа говорит: мы Шамодо (это наша фамилия), а Шамодо не сдаются в трудную минуту, не признают себя побежденными, пока их не отправят в нокаут. Вначале он говорил это перед теннисными матчами, чтобы подбодрить меня, но ведь этот совет может помочь в любых обстоятельствах. Никогда еще я так явственно не ощущал себя на дне ямы, но во имя нашего рода, во имя моих предков, даже если они, скорее всего, были кучкой неудачников, я решил бороться до конца.

Минуту спустя я вошел в кухню.

– Ты босиком? – удивилась красивая мама Полин. – Но ты же простудишься!

– Нет, у меня ноги никогда не мерзнут, даже наоборот, – заявил я (как вы понимаете, я успел заготовить несколько фраз по этому поводу). – Мне так удобнее, и если это вам не мешает…

«Если она еще и обратит внимание на мои обесцвеченные волосы, я покончу с собой», – дал я себе клятву в то же мгновение.

– Ты жил в Африке? – спросила она.

– Что, простите?

– Африканцы часто ходят босиком. В Сенегале на Рождество это очень приятно, – продолжала она.

Я не совсем понял, что она хотела сказать. Заметив это по моей физиономии, она посчитала нужным пуститься в объяснения:

– Ты наверняка видел репортажи из Африки. Ты не заметил, что они там ходят босиком?

– Ах да, заметил, конечно, извините, – соврал я. И мысленно сделал вывод: наверно, у них часто оказываются носки с дырой.

Я сообщил, что моя мать родом из департамента Приморская Шаранта, а отец – из Орана, но это Северная Африка, Африка белых, так что это не считается. Она улыбнулась и сказала, что я остроумный, а остроумие – одна из самых прелестных вещей на свете. «Спасибо», – вот и все, что я сумел выдавить из себя в ответ. Остроумия у меня оставалось уже немного.

Я не ожидал услышать от нее нечто до такой степени приятное, однако был не уверен, что она на самом деле так думает. Эта женщина все отодвигала от себя, как будто не была абсолютно уверена, что ее место – в этом уголке земли, в этой жизни, в этой эпохе, а ведь у