Это было что-то новое.

— Сломана нога? — переспросила Лиз. — А какая именно?

Каталина задумалась.

— Правая, — сказала она.

— Правая? А левая?

— Что?

— Левую ногу я тоже не чувствую, — возмущенно сказала Лиз.

— Левая нога у тебя тоже сломана, — вздохнула Каталина.

Она из последних сил сдерживалась, чтобы не броситься к Лиз на шею и не разрыдаться.

— Так, приехали, — сказала Лиз, — а что у меня еще сломано?

— Левая рука... — Из глаз Каталины текли слезы.

Лиз с трудом поднесла к лицу правую руку.

— А правая? — спросила Лиз.

Собственным глазам она уже не доверяла, хотя и Каталине тоже нельзя было верить.

— Правая — цела, — радостно сказала Каталина.

— Полностью?

Боль нарастала, и Лиз боялась, что потеряет сознание раньше, чем прольет свет на данную ситуацию.

— Полностью, — кивнула Каталина.

— А где Майкл? — вдруг спросила Лиз.

Каталина дернулась. Она готовилась к этому целых две недели, но оказалась совершенно не подготовленной.

— Что? — переспросила Каталина.

Но Лиз это уже порядком надоело.

— Где Майкл?! — закричала она и потеряла сознание.

Каталина метнулась за врачами. Ей сказали, что это вполне естественно, и что для Лиз это даже хорошо.

— Что хорошо? — спросила Каталина.

— В состоянии забытья, — ответили ей, — быстрее восстанавливаются силы.

К вечеру Лиз вновь пришла в себя. Она все помнила, все знала, и у нее все было хорошо.

Две ноги у нее были в гипсе, в гипсе была левая рука, а голова была не сломана, а просто перебинтована. Все было хорошо.

На нее смотрела улыбающаяся сестра Каталина, и если Лиз умудрилась еще не поседеть за эти две недели так же, как сестра, то все было просто прекрасно.

Дверь в палату с шумом распахнулась, и на пороге появилась мать, которую Лиз не видела лет пять.

— Лиз! — закричала мать. — Девочка моя! Ты пришла в себя? А мы и не надеялись!

— Мама, что ты такое говоришь? — в ужасе сказала Каталина.

— Ты так плохо себя чувствовала, мы думали, что ты не выживешь!

Мать бросилась Лиз на шею и залилась горючими слезами.

— Мама, перестань, — сказала Каталина.

Каталина стояла за спиной матери и дергала ее за рукав кофты. На что мать незаметно тянула рукав на себя, чтобы Каталина не растянула такую красивую кофту.

— Ты ей уже сказала про Майкла? — вдруг невозмутимо повернулась к Каталине мать.

— Мама! — отпрянула Каталина.

Лиз похолодела.

— Что про Майкла? — тихо сказала Лиз.

— Я так и знала, что самое трудное достанется мне, — обиженно сказала мать.

— Где Майкл? — еле шевелила губами Лиз.

— Лиз, здесь его нет, — быстро сказала Каталина.

И это было действительно правдой.

— Где он? — спросила Лиз.

— Я считаю, — сказала мать, обращаясь к Каталине, — что мы должны сказать ей все сразу.

— Скажите, — прошептала Лиз.

— Все равно уже поздно отступать, — назидательно сказала мать.

— Мама, что ты наделала, — сказала Каталина.

— Это жизнь, — сказала мать Каталине, — вот что такое жизнь. Но давайте, давайте представим, что мы в театре.

— Мама, сделай же хоть что-нибудь, — взмолилась Каталина.

— А что я сделаю, — вновь обратилась к ней мать, — что я сделаю? И заметь, что это ты втянула меня во все это.

Каталину буквально парализовал кошмар данной ситуации, и в какой-то момент она поняла, что не в силах больше вымолвить ни слова. Мать тоже наконец-то замолчала, видимо, она обдумывала, какое представление на данную тему лучше всего разыграть.

И в наступившей тишине Лиз сказала простую фразу, на которую никто так и не смог решиться.

— Майкл умер, да? — сказала Лиз.

Каталина опустила голову, а мать медленно повернулась к Лиз.

— Я очень сожалею, — сказала мать.

— По правде? — Лиз посмотрела на Каталину, как будто она могла что-нибудь изменить.

— По правде, — сказала Каталина.

— Что-то в этом духе я и подозревала, — сказала Лиз и закрыла лицо правой рукой.

— Лиз, — стала утешать мать, — ты еле-еле выжила, мы уже ни на что и не надеялись, сейчас главное, что ты жива.

Но Лиз уже ничего не слышала.

Черная ночь накрыла ее своим невозмутимым телом, навалилась на Лиз, задушила ее, и только ярко-красный мотоцикл, словно памятник бессмертию, растворялся у Лиз где-то очень глубоко в мозгу. А его номер с именем и годом рождения Лиз был ясен и четок, словно кривая усмешка на лице безжалостной судьбы.

И Лиз совсем не знала, что она, оказывается, металась в истерике, и врачи всей больницы совещались, какое лекарство ей лучше всего на этот раз ввести, а то ей уже было сделано столько инъекций, что нормальный человек в обычной ситуации вряд ли бы уже выдержал.

С Каталиной тоже, в конце концов, случилась истерика, и врачам пришлось и ей вводить в вену успокаивающее. Так что Каталина была вполне спокойна и безучастна, когда мать назидательно сообщила ей, что от самого печального во всей этой истории они, в конце концов, отделались.

Мать недолго пробыла у постели Лиз. Театр, ожидавший свою главную героиню, это не шуточки. Мать поцеловала спящую Лиз и велела Каталине передать Лиз самые наилучшие пожелания, когда она проснется.

Мать уехала, а Лиз и Каталина вновь остались одни. И теперь все было уже только в их руках, и помощи было ждать уже практически неоткуда.

Через две недели с левой руки Лиз сняли гипс, и теперь у нее было целых две руки. Каталина поддерживала Лиз, как могла, она поила ее из ложки апельсиновым соком и терпеливо ждала, когда апатия в глазах Лиз сменится хоть каким-то проблеском жизни.

И в один из таких дней на горизонте возник Паоло. Он сказал, что раз Лиз уже пришла в себя, то Каталина вполне могла бы заняться собственными детьми.

— А ты чем тогда будешь заниматься? — спросила Каталина.

— Ой, — сказал Паоло, — только не надо опять начинать!

— Что начинать?

— Выставлять меня дураком.

— Тебя никто не выставляет дураком. Разве ты не видишь, в каком состоянии находится моя сестра?

— Я знаю, что твоей сестре уже гораздо лучше, и ей вполне хватит больничной сиделки.