подвижная и говорливая женщина под сорок. Аннушка успела похоронить мужа, а единственного сына, мальчика на пару лет старше нашего Митрофанушки, устроила в гимназию, выбиваясь теперь из сил, чтобы оплатить учебу: помимо работы у Полесовых, она бралась стирать белье у всей улицы и перешивала старые вещи. При этом Аннушка никогда не жаловалась, а напротив, всегда была в хорошем настроении, всегда жива, доброжелательна и, главное, обладала той самой чисто житейской мудростью, которая приходит только с годами, и то не ко всем.

Тело Балдинского обнаружила именно она, когда шла по коридору и увидела, что дверь в гостевую приоткрыта.

– Думаю, как же это?! – громко, размахивая в волнении руками, повествовала сейчас Анна о своих чувствах. – Кому это комната понадобилась на ночь глядя? Ее, правда, на ключ не запирали отродясь, да туда все равно не ходит никто. А тут дверь приоткрыта… я и толкнула ее, а там – батюшки!.. Я с перепугу-то и заорала, дура старая.

Я, еще из коридора заслышав эмоциональный Аннушкин рассказ, тихонько вошла, взяла в буфете чашку и налила себе из самовара. На кухне я была частым гостем, любила вечерами посидеть с Анной за чаем и иногда заходила к ней, чтобы помочь с шитьем, получая в награду порцию свежих сплетен со всей Пречистенки. На кухне и воспринимали меня, наверное, как прислугу – такую же няню, как Катюша, не вдаваясь в тонкости.

Аннушка тем временем, не прекращая рассказа, плеснула мне в чай вишневой наливки собственного изготовления.

– Нервы подуспокоить, Лидия Гавриловна, – пояснила она.

Тут я вспомнила, что мне надо бы тоже разволноваться.

– Ох, – сокрушенно покачала я головой, присаживаясь на табурет, живо освобожденный мне лакеем Пашей, – как я перепугалась… я бы на вашем месте, Аннушка, вовсе, наверное, чувств бы лишилась. – И, помолчав, уточнила: – Так что же, совсем никто не видел, как бедный Петр Фомич туда входил и с кем? Даже Катя? Ее спальня ведь как раз напротив гостевой.

– Говорит, что не видела ничего и не слышала, – Аннушка сморщила нос, – да вы же знаете, как Катька разговаривает: фыркнула и проворчала только в сторону.

Катюша и правда любопытством никогда не страдала, ее мало что интересовало в жизни, кроме собственных забот и печалей. Сомневаюсь, что она насторожилась бы, даже пройди убийца с револьвером мимо нее. Катюши сейчас не было в кухне – она вообще ходила сюда редко, полагая, очевидно, что кухонное общество ей не ровня.

– Говорю же, с улицы это зашли – точно кто-то чужой был! – стояла на своем меж тем Аннушка.

– Никто посторонний не заходил, еще раз тебе говорю! – ответствовал ей Федор – высокий статный мужчина, бывший солдат, служивший швейцаром в нашей парадной. Он тоже любил заходить на чашку вечернего чая – в основном, конечно, ради Аннушки, которая, ко прочим своим достоинствам, была особой довольно миловидной. Подумав, Федор добавил: – Разве что господа постоянно прибывали – ну так и из них никто дома не покидал! Это уж когда ты завизжала на всю Пречистенку, разъезжаться начали.

– Это вы про Шумовых? – осведомилась я как можно безразличнее. – Они ведь, кажется, еще до приезда полиции уехали.

– И про Шумовых, и про Никольских, – начал перечислять Федор, – и Разины еще уехали – уже перед самой полицией. Я умом-то понимаю, что нельзя никого выпускать, да только разве станут меня господа слушать?

– Не корите себя, Федор, все равно полиция не опрашивала никого, – отозвалась я.

Собственно, ради этих сведений – кто уехал до приезда полиции, а значит, теоретически мог увезти оружие – я пришла в кухню. Только ничего мне это не дало. Госпожа Шумова вот-вот должна была разрешиться от бремени, так что их желание отгородиться от лишних волнений вполне понятно. Никольские, мать и дочь – одной девяносто два года, второй семьдесят четыре, – подходили на роль убийц с трудом. Разины, семья с целым выводком детишек, тоже едва ли годились. Хотя все может быть. Надо будет их всех проверять, но пока ума не приложу как…

Как бы там ни было, очевидно, что Балдинского застрелил кто-то из господ, официально приглашенных этим вечером в дом. Федор – человек ответственный, у него и мышь не проскочит незамеченной. Причастность соседей с первого этажа, с которыми у нас была общая лестница, я отмела сразу: они всей семьей со слугами отбыли вчера утром на дачу, оставив в квартире лишь приходящую горничную и старичка лакея.

С черной лестницы, что вела во двор прямо из кухни, тоже никто не мог войти – без ведома Анны, по крайней мере. Я знала, что каждый вечер в десять часов она запирает дверь. И окна запирает на щеколды, тем более что сейчас март, в квартире ощутимо холодно и нужды в лишнем сквозняке нет.

Допив свой чай, я сослалась, что мне надобно пожелать доброй ночи Елене Сергеевне, и ушла. Я действительно направилась к Полесовой – та еще не спала. Хозяйка дома в облаке белых кружев, бывшем ее пеньюаром, полулежала в постели, а горничная отсчитывала ей капли в стакан. Сквозь слезы, икая и обмахиваясь платком, Елена Сергеевна рассказывала нам, что детей они с Катюшей уже уложили, а ее муж собрался тотчас организовывать переезд, потому что не понимал, как можно спать в доме, где только что убили человека. И как она его отговаривала, объясняя, что им некуда деваться на ночь глядя. Тогда Жоржик сказал, что ему все равно здесь ужасно не по себе, собрался и уехал в клуб. Очень мудрое и своевременное решение главы семейства, ничего не скажешь.

Отослав горничную, мы проговорили с Еленой Сергеевной не меньше часа, покуда я не уверилась, что капли действуют, тогда я пожелала ей доброй ночи и ушла.

А проходя мимо детской, подумала в очередной раз, что Елена Сергеевна идеализирует своих детей и ничего о них не знает. Спят они, как же! Из-под двери то и дело вспыхивали отблески свечи и доносились голоса. Я, желая застать их врасплох, резко отворила дверь. Правда, увидела совсем не то, на что рассчитывала.

Мари устроилась на ковре и перебирала пальцами волосы Никки, положившего голову ей на колени. Напротив, по обе стороны от догорающей свечки, сидели по-турецки Конни и Митрофанушка: сестра читала им что-то, а те с большим интересом слушали.

На лице Мари не было сейчас ни хитрости, ни упрямства – когда я распахнула дверь, она мне показалась даже немного уязвленной. С чего бы?

Я насторожилась. И вмиг заинтересовалась книжицей, что она читала братьям. Дело