В Милане дождь действует на автомобильное движение магическим образом – оно просто прекращается: светофоры мигают всеми огнями сразу, подземные переходы тонут в воде, канализация выплескивается наружу, у троллейбусов слетают дуги, и они застывают посреди проезжей части, автомобилисты забывают правила дорожного движения и пытаются пробиться к цели любой ценой. Водитель серого «фиата-пунта», один из двух полицейских, оказавших мне честь приехать за мной, чередовал грязные ругательства с ударами по клаксону и время от времени включал подвывающую сирену, но это нисколько не приближало нас к пункту назначения – полицейскому участку на улице Фатебенефрателли.

Мы почти не разговаривали все это время: оба моих ангела-хранителя явно не знали, как им со мной себя вести, а я хранил упорное молчание, огорченный тем, что совсем не так намеревался провести этот вечер.

Мы въехали во двор участка, меня провели длинным и извилистым подземным коридором, откуда подняли на этаж и оставили в одиночестве в убогой комнате, больше походящей на приемную второразрядного дантиста. Только журналы были другие: почти полный комплект выходящего раз в две недели журнала Независимого профсоюза полицейских и пара нераспакованных бандеролей с городской газетой за прошлый месяц.

Не было никого, с кем бы я мог поговорить хотя бы о погоде, поэтому я уселся на один из жутко твердых стульев и погрузился в чтение прессы. В результате через пару часов получил полную информацию о достоинствах полицейских агентов этого участка, о самых суровых законах, касающихся высылки иммигрантов и подобной дребедени, но никто так и не появился спасти меня от всего этого, не говоря уже об аббате Фариа. Правда, и я ведь совсем непохож на Эдмона Дантеса.

С журналами было покончено, и я перешел к изучению стен, подсчету плиток на полу и трещин на стенах, затем, прикрыв глаза, принялся за дыхательную гимнастику. Мне уже приходилось торчать в этом предбаннике, но впервые меня притащили сюда в связи с убийством, и я чувствовал, что мое положение более чем деликатное.

Намного деликатнее, чем десять лет назад, когда меня хватали за активное участие в шумных, но безрезультатных демонстрациях. Я был не самым примерным студентом факультета политических наук: сначала подписывал какие-то письма против идиотских реформ, потом начал серьезно заниматься политикой, примкнув к независимым молодежным группам. Это не значило, что я затевал что-то противозаконное или в рядах радикалов захватывал пустующие здания, однако конфликтовать с полицией приходилось почти каждый день, и мы нередко лупцевали друг друга палками.

Частенько меня поколачивали в «воронке», доставлявшем меня в полицейскую казарму или в ближайший полицейский участок. А пару лет назад я был даже одним из активистов «Леонкавалло», самого известного в Италии негосударственного социального центра, где занимался в основном организацией манифестаций против ядерной войны и антинаркотических патрулей.

Это был мир, который меня очаровывал. Впервые в жизни, преодолев свой закостенелый индивидуализм, я получал удовольствие от коллективного общения. А в результате постоянного, плечом к плечу, участия во всех наших остросюжетных действиях с одним из руководителей центра, Даниэле Дзуккеро, у меня установились не просто дружеские, а почти братские отношения.

Конец такой жизни был положен в 1989 году в связи с попыткой коммунального управления, возглавляемого зятем Кракси, выселить «Леонкавалло» из занимаемого центром здания брошенной фабрики.

Заметив активную возню полицейских патрулей на автомобилях и вертолетах около здания, мы сразу же сообразили, что-то затевается, и, вооружившись, чем могли, расположились на плоской крыше. Нас было около сотни рябят и девушек разного возраста и по-разному воспринимающих происходящее. В шесть утра здание было окружено полицейскими и карабинерами, и я целый час бросал в них камни и бутылки с «коктейлем Молотова». Это наполняло меня восторгом, я чувствовал себя маленьким святым Георгием, вступившим в схватку с драконом, или бородачом, штурмующим казармы Монкадо, но в конце концов и я был вынужден убегать по крышам квартала, задыхаясь от нехватки воздуха, преследуемый летящим над самой головой вертолетом, из которого нас поливали слезоточивым газом.

Мой Компаньон уже начал набирать форму, я подыграл ему: подпрыгнув, залез в слуховое окно какого-то дома и слетел вниз в подвал, где и отсиделся, пока все не закончилось. Я так и не узнал, кому принадлежал этот подвал, но среди автомобильных аккумуляторов, о которые едва не сломал себе спину, нашел бутылку вина и выпил ее до дна за благополучный исход дела для тех, кого властям удалось схватить. И за свое собственное благополучие, уже сознавая, что это была лебединая песнь Сандроне-Революционера.

Ведь если бы я продолжил в том же духе, то наверняка оказался бы в тюрьме, а этого я не мог себе позволить. Хотя бы потому, что мой ни в чем не виноватый Компаньон, до сих пор терпеливо сносивший все мои поползновения изменить мир, соглашавшийся иногда почитать кое-какие политические тексты, которые я для него подбирал, тоже оказался бы в камере вместе со мной. К тому же я боялся, что, живя в клетке бок о бок с другими людьми, не смогу долго скрывать, что я никогда не сплю, что у меня неожиданно меняется настроение, а память выкидывает странные коленца. Не мог, потому что очень скоро оказался бы в тюремном дурдоме.

Восемь часов спустя, абсолютно пьяный, в соплях и слезах, я выбрался из подвала. Вернувшись домой, привел себя в порядок и отправился на поиски типа, который предлагал мне работу вышибалы на дискотеке, навсегда сменив вязаную шапочку на галстук.

Позднее я не раз приходил в полицейский участок для дачи показаний по поводу тех, кого с моей помощью засадили за решетку. Меня утешало только то, что речь шла не о моих бывших товарищах, а всего лишь о костоломах и провокаторах, и все же здесь что-то всегда напоминало мне, каким образом я поставил точку на своем прошлом, посчитав его большой ошибкой.

Наконец-то обо мне вспомнили и пришли, чтобы проводить в кабинет шефа отдела, Луиджи Феролли, крупного мужчины лет пятидесяти, с морщинистым загорелым лицом, на котором красовались густые, желтые от никотина усы. Я уже встречался с ним прежде по работе и надеялся, что у него на меня нет большого зуба. Хотя полицейские не особенно доверяют тем, кто занимается вопросами безопасности в частном порядке, если только это не их бывшие коллеги.

Он сидел за массивным письменным столом на фоне разноцветных вымпелов, собственных фотографий в форме при исполнении обязанностей и плаката с надписью: «Поступай и ты на службу в полицию, стоящую на страже общества». Не поднимаясь со стула, он соблаговолил протянуть мне руку, которую я крепко пожал, и предложил сесть.

Некоторое время Феролли молча разглядывал меня, и в его глазах читалось безграничное презрение к таким типам, как я. Это, как я понял, была попытка запугать меня, которая, впрочем, не возымела ожидаемого эффекта.

– Ну что, Даци, все охотишься на маньяков? – наконец произнес он.

– Только когда они на меня не охотятся. – Я начал чувствовать себя слегка уставшим от потраченного впустую вечера. – Запомни, в следующий раз, когда ты меня пригласишь, принеси что-нибудь почитать, детективчик какой, например. С хорошей книжкой время бежит быстрее.