Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последнийсет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такойчайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. –Генри. Генри – а дальше как?..

Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.

В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож наместных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый,очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше вИнституте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужаскакой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других,работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. АГенри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришлочувство свободы и раскованности.

Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество,которое ее восхищало.

В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.

А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всехв Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.

Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала,что они хорошо выражают ее мысль.

А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее,чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, неродная, а так, свойственница.

«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генридолжны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила,что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, егомать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.

«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешьсамого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодняпривел».

Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про негоей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный,непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает,как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодойчеловек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.

Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтонзадала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:

– Я буду играть с Ширли против вас.

Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.

Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманноответил: «О, я пока не задумывался».

Он не предложил встретиться еще раз.

Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.

Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здоровоопаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура –ангел…

Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он былкрасивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине,что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.

Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей нехотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, гдесвет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо имирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающимвзглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это иесть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий илижелания с ее стороны, и все это давит…

«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли.– Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»

Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабноедавление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала егоне замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи,наваливается на тебя. Бремя…

– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала краскрытым дверям дома.

В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула вколодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:

– Это ты, Ширли?

– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.

– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этельдержит их в духовке.

Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящноесоздание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженнымиглазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.

Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.

– Повеселилась?

– Да.

– Хорошо играли?

– Неплохо.

– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?

– В основном из Белбери.

Странно – когда тебя расспрашивают, то не хочется отвечать!Хотя вопросы вполне безобидные. Естественно, Лауре хочется знать, как онаразвлекалась.

Если люди тебя любят, им всегда хочется знать…

А Генри тоже расспрашивают? Она безуспешно пыталась представитьсебе Генри дома. Смешно, но она вообще не видит эту сцену: Генри – и вдругдома! Хотя есть же у него где-то дом!

Смутная картина поплыла перед глазами. Генри заходит вкомнату, а там его мать, платиновая блондинка, она только что вернулась с югаФранции и подкрашивает губы помадой немыслимого цвета. «Хэлло, мама, тыприехала?» «Да. В теннис играл?» – «Да». Ни интереса, ни любопытства.

Лаура с любопытством спросила:

– Ты о чем-то говоришь сама с собой, Ширли? У тебя шевелятсягубы и поднимаются брови.

Ширли засмеялась:

– О, воображаю один разговор.

Лаура вскинула тонкие брови.

– Похоже, приятный?

– О, очень забавный.

Верная Этель высунула голову из столовой:

– Ужин подан.

Ширли воскликнула:

– Мне надо ополоснуться, – и взбежала по лестнице.

После ужина они сидели в гостиной, и Лаура сказала:

– Я сегодня получила проспекты Секретарского Колледжа СвятойКатерины. Я слышала, что он лучший в своем роде. Что ты об этом думаешь, Ширли?

Ширли скорчила гримасу.