еще баню растопил, – словно дразня, бросил он ей вдогонку.

Резко остановившись, она посмотрела ему в самую душу, слегка сощуренными глазами.

– Только попробуй потом позвать меня, чтобы я принесла тебе попить или поесть, когда опять будешь лежать на кровати задом кверху. Одно дело за рабочим столом сидеть или «баранку» крутить, а другое…

– Ну, не ругайся, Гу́ся, – начал мужик неожиданно заискивать. – Я окрошку сделал. Как ты любишь – всё мелко порубил. Укропчик, ветчина…

– Не подмазывайся, – сказала Гусыня строго, но улыбка слишком очевидно блеснула в ее глазах. – Что ещё нужно сделать во дворе?

– Да, ничего. Ну, можно курицам воду налить. Я не успел. Ты поймала меня с поличным.

– Ладно, – продолжила она свой путь и скрылась за углом дома.

– А ты чего встал? – обратился ко мне Николаевич.

– А что мне еще делать?

– Иди дров в баню натаскай. Слышал же, что мне нельзя, – показушно схватился он за спину.

– Я устал.

– Значит, работал. А если работал, то повторить это не составит никакого труда. Иди, – указал мужик большим пальцем в сторону, в которую ушла Гусыня. – Дрова, баня. Всё рядом. Не заблудишься.

– А отдыхать у вас тут не положено? – вопрос был брошен мною безадресно. Просто нужно было куда-то выплеснуть нерв.

– Отдыхай. Кто ж тебе не даёт-то? – усмехнулся Николаевич. – Только сначала убедись, что всё сделано, чтобы отдыхать было приятнее.

– Класс! – выдохнул я устало.

Проходя мимо крыльца, положил свою грязную футболку поверх рубашки Гусыни и пошёл к мелкому теремку, из железной трубы которого шёл дым.

– А где дрова? – спросил я громко и глянул за плечо на довольную морду Николаевича.

– А ты их не наколол, что ли?! – спросил он насмешливо и нарочито возмущенно. – Ну, Рамилька! Ну, ёмаё! Готовится же надо к таким вещам!

* * *

– Боже, – снисходительно вздохнула Гусыня, выйдя из курятника, в котором только что довела до истерики всех его обитателей. – Ты дрова колешь или приемы самбо на них отрабатываешь?

Уперевшись ногой в полено, с усилием вынул из него острие топора.

– Можно подумать, что ты умеешь их колоть, – фыркнул я, замахиваясь для нового удара по полену, для которого пришлось выкопать небольшую ямку, чтобы оно стояло и не падал после каждого удара по нему.

– Яйца подержи, – протянула мне Гусыня два куриных яйца.

Брезгливо взял их. Теплые. Они только что выпали из куриной задницы? Тошнота подкатила к горлу. Желание швырнуть их через забор зудило в ладонях.

Гусыня тем временем, замахнулась топором и резко ударила по полену, отчего то распалось на две почти равные части.

– Понял? – посмотрела она на меня, протягивая топор обратно. – Главное – не сила, главное – резкость. Верни мне мои яйца. Не заработал ещё.

– Очень смешно, – сгримасничал я, но яйца ей отдал. Ну, их нафиг.

Когда с дровами было покончено, а моя спина окончательно высыпалась в джинсы, гусыня прошлепала мимо меня в одном полотенце в дом прямиком из бани.

Мне в дом войти не разрешили, сказав, что я грязный, воняю и всё им там замараю. Можно подумать, у них там без меня чисто как в операционной, блин. Мне было позволено остаться в стеклянно-шторочном пристрое к дому, который они назвали верандой. Хорошо, что кресло здесь хоть и было стремным, но сидеть в нем, откинувшись на спинку, было удовольствием покруче любого массажа.

– Держи, – неожиданно перед лицом возникла тонкая рука с голубым полотенцем.

– Это, типа, что? – смотрел я на махровую ткань, не спеша ее брать.

– Это, типа, мыться иди, пока в бане жарко, – Гусыня точно не отличалась терпением и еще немного, могла бы придушить меня, нафиг, этим полотенцем.

Сама он от полотенца так и не избавилась. Разве что с башки сняла.

– В чем прикол мыться в жаркой бане, когда весь день потел на жаре? – бубнил я себе под нос, с трудом поднимаясь с кресла. Взял у нее полотенце и посмотрел в темные глаза, что находились ниже моих.

– А ты помойся и узнаешь, – с самоуверенной улыбочкой заявила Гусыня.

– Чё, Гу́ся? – вышел ее батя из дома. – Не берёт? Я же говорил, что для его кудрей нужно второе полотенце.

– Нет, пап, – ехидно заявила девчонка. – Он не понимает прикола – мыться в жаре после жары.

– О! – протянул Николаевич, будто он, блин, тут старый мудрец, мнение которого имеет вес. – А ты, Рамилька, сходи, купнись и сразу всё поймешь. Только тапки возьми, чтобы свои грязные кроссовки не пялить на чистые ноги.

– Ладно, – выдохнул я. Закинул полотенце на плечо и пошел к выходу с веранды, надев вместо кроссовок черные резиновые тапочки, которые казались новыми. В поношенных тапках Николаевича был виден след его стопы, как у снежного человека.

– Разберешься, как там всё работает? – бросил мне в спину Николаевич. Гусыня, тем временем, вошла в дом.

– Да уж не дурак.

– Ага, – протянул мужик задумчиво и почесал затылок. – Берешь тазик, ковшик и смешиваешь горячую воду с холодной на свой температурный вкус. Горячая – это та, что на печи и булькает.

Достал, блин.

Для того, чтобы попасть в баню, нужно было согнуться пополам в низком дверном проёме, а затем выпрямиться и начать в панике хватать ртом горячий воздух, чувствуя, как в носу плавятся волосы.

– Охренеть! – выдохнул я сипло. – Вот где филиал Ада находится!

Морщась от невозможности открыть глаза шире и нормально дышать из-за жары, оставил большое махровое полотенце на деревянном крючке в углу напротив печи, которая аж, блин, гудела оттого, как шпарила.

Три цветных металлических тазика лежали перевернутыми на деревянной лавке. Здесь, блин, всё из дерева! Как эта баня до сих не вспыхнула от таких температур – уме непостижимо!

Взял верхний из тазиков и сразу отбросил его нафиг. Металл обжёг пальцы, рефлекторно отпрыгнул и ударился головой о низкий потолок.

– Твою мать! – сложился пополам, схватившись за голову. – Чёрт!

Осмотрелся вокруг. Заметил на крючке у печи серую варежку.