Минут через десять в соседней лифтовой шахте загудела лебедка, и кабина остановилась на шестом этаже.

– Еремеев, – окликнули снизу, – ты здесь?

Он нажал кнопку и спустился на оставшиеся пол-этажа. На площадке его встретили сержант Макарычев и незнакомый молодой милиционер.

– Что стряслось? – спросил Макарычев, уставившись на Карину.

– «Мерс» проверили? – перебил вопрос вопросом Еремеев.

– Нет. Сразу же развернулся и уехал. Но номер засекли и дали оповещение на задержание.

– Жаль.

– Да мы тебя выручать спешили. А ты вон – жив-здоров…

«Да еще с кралей!» – продолжил про себя Еремеев то, что не досказал сержант.

– Ладно. Это все по делу Вантуза. Поехали в отделение.

Карина испуганно стрельнула в него глазами.

– Кофейку попьем, – успокоил он ее. – Супрастин разгоним.

Они не без труда втиснулись в желто-синий милицейский «жигуль» и покатили к Преображенскому рынку, обставленному башнями бывшего старообрядческого монастыря. Тридцатое отделение милиции размещалось в старинном, но пока что крепком корпусе, где когда-то жили келари. Еремеев взял у дежурного ключ от своего еще не сданного преемнику кабинета.

– Махалин вернулся?

– Вернулся, – подтвердил дежурный.

Он втащил Каринину сумку на второй этаж, отпер дверь с табличкой «Следователь».

– Так ты не фискач? – разочарованно спросила Карина, оглядывая неприглядную обстановку его кабинета: конторский стол, ободранный диван, ундервуд на обшарпанном сейфе.

– С этим мы позже разберемся. Следи за чайником.

Еремеев воткнул шнур в розетку, пошарил по ящикам стола и вытащил вскрытую пачку печенья, затем забрал с подоконника две плохо отмытые фаянсовые чашки и понес их домывать в туалет.

«Да, это тебе не Венеция, – подытожил он впечатления гостьи. – Хорошо, что она этот сральник не видела». Раковина умывальника в мужском туалете была отколота так, что вода едва-едва попадала в сточное отверстие, не расплескиваясь по полу. Вся убогость казенных стен, в которых прошел не один год его жизни, открылась ему с беспощадной резкостью, и он еще раз порадовался, что покидает их раз и навсегда.

Он заварил остатки растворимого кофе, бросил в чашки гнутые алюминиевые ложечки, достал из сейфа надорванную коробку с рафинадом. Оттуда же он извлек и электроразрядник Вантуза, включил его в сеть. Пока Карина, обжигаясь, пила горячий кофе, он выписал ей свидетельскую повестку, отметил явку и взялся за протокол допроса.

– Так… Табуранская Карина Казимировна… Год и место рождения?

– Ты это серьезно? – вскинула она на него длинные с полуоблетевшей тушью ресницы.

– Это по делу о нападении на тебя в Шереметьеве. Его будет вести другой следователь. Он сейчас придет. Я хочу, чтобы ты побыстрее покончила со всеми формальностями и мы уехали бы…

– Куда?

– Хоть куда. В безопасное место. Подальше из Москвы.

– Это где?

– Если ты хочешь, чтобы я помог тебе выжить в этой ситуации, не задавай лишних вопросов. И побольше ответов, пожалуйста. Итак, где ты родилась?

– Город Гродно. Первого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я правильно отвечаю, гражданин начальник?

– Продолжайте в том же духе, гражданка Табуранская. Место работы. Профессия. Должность?

– Товарищество с ограниченной ответственностью «Сотана ТВ-э». Референт-переводчик.

– «Сотана ТВ-э»… Это что-то с телевидением связано?

– Нет. Это слово-перевертыш. Если прочитать наоборот, получится «Эвтанатос».

– Эвтанатос… Эвтаназия. Греческое слово.

– Знаешь, что оно означает?

– Благородная смерть.

– Приятная, легкая смерть.

– Веселенькую ты себе фирму подыскала. И чем она занимается?

– Пей свой кофе. Остыл.

– И все-таки, чем занимается фирма «Сотана ТВ-э»?

Карина отставила чашку с недопитым кофе.

– Я дала подписку о неразглашении.

– Хм… Считай, что укол паука-птицееда снял с тебя всякую ответственность перед фирмой. Или ты собираешься вернуться?

– Нет.

– Хочешь, я дам тебе подписку, что все услышанное от тебя я не обращу тебе во вред?

– Не надо никаких подписок. Просто я действительно не знаю, чем именно занимается эта фирма. Что-то медицинское. Какие-то лекарства, препараты собственной разработки. Почти вся продукция идет за бугор.

– А ты чем занималась?

– Переводила. Готовила контракты. Подавала кофе. Улыбалась. Делала книксены. Эскортировала.

– Это еще что такое?

– Ну, сопровождала важных контрагентов в ресторан вместе с шефом.

– А кто шеф?

– Я видела его всего два раза. Пожилой такой, профессор или академик даже. Его зовут Герман Бариевич. Кликуха Гербарий.

– Ну, хорошо. Вернемся в Шереметьево. Вот тебе лист. Напиши все, что с тобой произошло. Придет Махалин Виктор Георгиевич, отдашь ему. Я зайду домой, заберу вещи и собаку.

– Собаку? А кто у тебя?

– Кавказец. Вот такой мужик! Дельф Бурхан Паррайт фон Пален.

– Здорово. А у меня пудель был. Бутон.

– Почему был? Чумка?

– Энтерит.

– Бывает. Прививку надо было делать… Кстати, вот твой шприц-тюбик, я отдам его на экспертизу… Сиди здесь и никуда не выходи. Я вернусь через полчаса.

– Хорошо. Буду пай-девочкой.

Еремеев выдернул из розетки электрошокер, надел на запястье и сбежал по лестнице вниз. Наведываться одному на свою засвеченную квартиру было небезопасно, и он очень обрадовался, когда увидал, что сержант Макарычев еще не уехал.

– Макарыч, подбрось меня на Пугачевку.

– Да тут же рядом…

– Подбрось, подбрось, за мной не заржавеет.

Макарычев распахнул дверцу, убрал с переднего сиденья укороченный автомат, Еремеев сел, и «жигуль», обогнув арест-площадку с разбитыми автомобилями, съехал в улочки Заворуйской слободы, бывшей Черкизовской Ямы, населенной когда-то отпетым жульем и ворьем, а ныне застроенной лабиринтом пятиэтажных хрущоб, куда не по своей воле переехали бывшие жители московского центра. На 2-й Пугачевской Макарычев притормозил у знакомого подъезда.

– Подожди минутку… Я быстро! – бросил ему Еремеев и выбрался из машины. Он оглянулся – ничто вокруг не вызывало никаких опасений. Сосед копался в «запорожце», школьники с ранцами выбегали из подъезда…