«Военные приключения» является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательский дом „Вече“.

Согласно действующему законодательству, без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

Составитель серии В. И. Пищенко

© Белоусов В.П., 2022

© ООО „Издательство „Вече“, 2022

Если взять самого пламенного революционера и дать ему абсолютную власть, то через год он будет хуже, чем сам царь.

М.А. Бакунин

Часть первая

ЛУБЯНКА

I

Дзержинский задерживался у Сталина.

Холодный осенний день, с утра не радовавший сумрачными облаками да быстро остывшим солнцем, скоро засобирался к пригорюнившемуся на глазах горизонту. Следом почернел и тот вместе с небосводом от невесть откуда пригнанных суровым ветрилом безобразно огромных низких туч. Зацепившись за верхушку мрачного многоэтажного здания, громадой стывшего на пустынной площади, они грозно зависли, ничего, кроме страха, не вселяя в души редких, торопливо пробегавших прохожих. Хоть и помигивал свет в подслеповатых многочисленных оконцах, но лишь сильнее отпугивал.

Похрустывая тонкими длинными пальцами, сжатыми за спиной в кулаках, в прокуренном холодном кабинете второго этажа, тяжело ступая сапогами, от стены к стене нервно мерил пол высокий сутуловатый человек. Начальник Особого отдела Главного политического управления Генрих Гершенович Ягода не находил себе места. Узкое бледное лицо его с короткими усиками выглядело бы плоским и невзрачным, не сияй иудейским вишнёвым цветом полубезумные красивые глаза. Будто в угоду ему сутулившаяся над наваленными бумагами настольная лампа безуспешно боролась с мраком, надёжно завладевшим всеми углами кабинета и неспешно подбиравшимся к столу.

— Генрих Гершенович, может, чайку? — мелькнув лысой макушкой, в дверь со стаканом сунулся худющий финн — курьер по особым поручениям и отпрянул назад, наткнувшись на злой жёсткий взгляд.

— Погнал? — сочувствуя, лениво приподнял веки подрёмывавший у телефона в приёмной бородач и полез пятернёй чесаться в волосню. — Не мельтеши перед начальством, раз не просят. Ты вроде воевал, товарищ Саволайнен?

— Ну…

— А как же забыл?

— Чего это?

— Заповедь солдатскую. Солдату что главней всего?

— Опять ты за своё.

— Солдату главное держаться поближе к кухне и подальше от начальства, — хмыкнул бородач и заёрзал на стуле, меняя позу и удобнее устраивая затёкшие ноги под столом. — Принеси-ка лучше мне кипяточку. Взбодрюсь. Что-то ко сну клонит. Ни нам звонков нет, ни мы никому. Спёкся я совсем. И холодрыга допекает.

— Гляди, не свались со стула, — обиженно буркнул курьер. — За чаем сам сгоняешь, не барин. А насчёт службы моей не придуряйся, что не знаешь. Я с Генрихом Гершеновичем всю Гражданскую нога в ногу. Фронты инспектировали. У самого Льва Давидовича Троцкого в его прославленном эшелоне не раз гостили[1]. Куда только не гоняла нас беда… Под Царицыным с товарищем Сталиным познакомились.

— Да ну! Он небось и руку тебе подавал? — осклабился уязвлённый бородач, но кинул взгляд на финна, и ухмылка слетела с его физиономии.

— А что ж! Только не подавал он мне руки, а крепко пожал, как и Генриху Гершеновичу, потому как благодарил за службу, прознав, в каких переделках нам бывать приходилось.

— Ага… — Бородач поднялся, переваливаясь с ноги на ногу, побрёл за чаем. — Ну тогда извиняйте, батька. А мне вот тревожно что-то. Кошки душу так и скребут.

— Приснилось или померещилось что?

— Худо, видать, дело. — Возвращаясь назад, пропустил мимо ушей насмешку бородач, отхлёбывая на ходу из кружки. — Вроде успокоилось в нашей конторе после, считай, полугодовой нервотрёпки, с авралом покончили, и на тебе!

— Да уж куда хуже, — не остыв от перепалки, поддержал курьер. — Опять какой-нибудь прыщ выскочил, где не ждали.

— Не хочут заразы успокаиваться.

— Чумная братва эсеровская успокоится… жди.

— Огласил ведь приговор товарищ Крыленко[2]. Шлёпнуть надо было гадов сразу, не слались бы жалобы да просьбы со всех концов. А то из-за бугра буржуи аукаются, — поморщился бородач. — Теперь погодь! Нельзя, раз условно припаяли. Кумекаешь, когда их теперь к стенке поставят?

— А чего кумекать. Всё ясно.

— Условие соблюсти требуется. Теперь, если только снова какую-нибудь пакость сгондобят сволочи, тогда их и шлёпнут всех. Соображаешь?

— Да уж не глупей тебя. Я по заданию Генриха Гершеновича, считай, весь суд в зале штаны протирал, за писывал каждое слово и наших, и тех стервецов.

— Вот и думай. Товарищ Сталин так долго зазря мурыжить нашего Феликса не стал бы. У него дел поважней хватает. Он теперь за Генерального секретаря в партии. Значит, определённо какое-то паскудство сотворили враги революции. Арестовали-то не всех паразитов, а только главных да отъявленных негодяев. Сколь тех эсеров ещё на свободе шастает! Записал, наверное, как каялся иуда Жорик Семёнов? Ишь, паскуда! Шустро он на нашу сторону переметнулся да в верхах примазался! Всех своих подельников сдал, а сам в чистеньких оказался. Не верю я в его подлючие слёзки! Весь он кровью наших товарищей перемазан! И Ильич от его рук пострадал, и товарищи Володарский[3] с Урицким[4] насмерть полегли. А этот волчина зубатый в овечью шкуру завернулся, бросился в ножки жалиться — простите его!.. Заблуждался!.. Кака ему вера?

— Не просто там всё…

— Не понял? — заострились скулы бородача.

Но финн хранил молчание.

— Что непросто? Не слышу!

Финн отвёл глаза, словно язык проглотил.

— Ты что же забыл, какие митинги полыхали перед процессом? Растерзать мерзавцев требовал мастеровой народ, заводы и фабрики работать прекращали, рвался возмущённый люд на демонстрации протеста, когда прикатили буржуйские прихвостни розенфальды да вендерблюмы их защищать.

— Розенфельд и Вандервельде с Либкнехтом, — тихо поправил финн.

— А я что говорю! С Каином этим! — налились кровью глаза бородача. — Когда их товарищ Крыленко прижал в суде, пресёк все их выкрутасы и попытки выгородить подлюг, так они враз вой подняли, голодовку, заразы, объявили, чтоб удрать из суда! Чем испугать хотели? Мировой пролетариат прозорливее стал. Его не обмануть! Или я не прав?

— Так, конечно…

— Что-то я не слышу энтузиазма в твоих словах, братишка. Скажи, если больше знаешь. Поправь меня. — И, не дождавшись ответа, снова загорелся. — Как можно прощать гадов, если их, всех двенадцать, уже к расстрелу приговорили?

— Значит, надо было, — буркнул финн.

— Кому?! — аж привстал от возмущения взбешённый бородач. — Не понимает мировой пролетариат! — Губы его подрагивали, готовые извергнуть проклятия и ругательства, но минута-другая и, пересиливая себя, он смолчал, махнул рукой и опустился на стул, не скрывая горького разочарования. — Не знаешь ты ничего, поэтому и калякаешь всякую ересь.

— Политбюро ещё до суда решало этот вопрос, — оглядываясь, будто их кто подслушивает,