я, – ответил комиссар полиции и полез за чем-то в ящик стола. – Принесли вашу случайную фотографию с места преступления. Заберите, у меня нет лишней фоторамки и места на столе.

Еще раз выразив сожаление Томасу по поводу его развода, я отправился на первый этаж, в допросную.

Она находилась в самом конце коридора, полностью заваленного книгами, бумагами, одеждой, седлами и упряжками. Бардак здесь случился из-за того, что старая штаб-квартира совершенно не соответствовала своему времени, а отделов в ней появилось катастрофически много.

Около допросной, между входом в нее с одной стороны и решеткой с другой, как и раньше, сидел мой знакомый, с которым мы особо не разговаривали. Широко расставив ноги и склонившись над ними, мужчина почти всегда дремал, хотя старался делать вид, что следил за людьми, доставленными в штаб-квартиру и заточенными в клетку с левой стороны от него.

Я попросил привести Джеймса Мориссона в полупустое серое помещение с тусклым светом, где неизменно стояли единственный покосившийся шкаф с забытыми делами, покрытыми плотным слоем пыли, стол и пара невозможно неудобных стульев. Лучшее место с недружелюбной обстановкой, угнетающей общее состояние пойманного подозреваемого.

Пока я справлялся с появившейся отдышкой, полицейский с силой втолкнул в допросную закованного в наручники мистера Мориссона, махнул рукой, зевнул и молча вышел. Не будет ничего странного в том, что он продолжит сидеть в позе мыслителя, когда я закончу опрашивать Джеймса.

– Ты – полицейская ищейка! – воскликнул подозреваемый, плюнув на пол. – Нечестивый пес!

– Зачем же начинать разговор с личных оскорблений? Не полицейская, а частная.

Неопрятный мужчина имел серое лицо со впалыми от недоедания щеками, потертую одежду, глубокие шрамы на лице, красноватый рубец от ожога на шее, который скрывал неизвестную татуировку, похожую на знак какой-то банды, желтого цвета ногти, легкую нервозность и голос, какой имеют заядлые курильщики.

– Вы терроризируете проституток? – спросил я.

– И что?

– Вас не волнует, что газеты окрестили вас убийцей?

– И что?

– Они используют еврейские стереотипы.

– И что?

Тогда я понял, что имел в виду комиссар под словами: «Сходите сами». К арестованным вроде мистера Мориссона нужен определенный подход, и если мужчина находился здесь с раннего утра, то, скорее всего, хотел курить.

– Жаль, что вам неинтересно работать с полицией, – сказал я, вытаскивая портсигар. – Подумайте над тем, что никто из Скотланд-Ярда не будет досконально разбираться в чьей-то причастности к убийству и предъявит обвинения вам.

– У вас есть сигареты? Дадите?..

– Здесь категорически запрещено курить, – ответил я, открывая заветную коробочку. – Но если вы не будете молчать, то получите мое персональное разрешение.

Джеймс долго размышлял, пронзая взглядом желанный портсигар в моих руках. Ломка курильщика – страшная вещь, которая обязательно победит, если человек не переключится на что-то более ценное и важное в его жизни.

– Что вы хотите узнать? – спросил он, затягиваясь. – Я по национальности еврей, работаю кожевенником, в день убийства помогал соседке по дому с одеждой.

– Она может подтвердить это?

– Конечно, – спокойно и уверенно отвечал Джеймс. – Эмилия, ее муж и тетка видели меня. Я был у них в комнате и провозился с вещами до двенадцати ночи, а затем пошел к себе домой.

– Почему вас называют «Кожаным Фартуком»? Откуда такая неприязнь к падшим женщинам?

Тоскливо наблюдая за сигаретой, дотлевающей между тонких губ мужчины, я старался часто и глубоко не дышать, чтобы вновь не начать кашлять.

– Ношу фартук, использую острые лезвия, – ответил он и, пожав плечами, потушил окурок о стол. – Я не убийца. Эти продажные девки почти всегда не оплачивали мою работу, а когда мне пришлось брать залог, то они пустили слухи, что я женоненавистник! Согнать бы их всех в один амбар и…

– Не высказывайте свои желания в Скотланд-Ярде, а не то заработаете еще несколько статей. Это не вы ругались накануне с Энни около склада в Уайтчепеле?

– Она попросила сделать ей перчатки, – задумчиво произнес Джеймс, стуча кончиками пальцев по столу. – В итоге, когда я объявил ей цену, эта мерзавка решила их украсть и получила от меня по шее. Через пару дней я перепродал их все той же Эмилии. Девушка живет на Коммерческой дороге, работает продавщицей. Те женщины, выбежавшие из паба, и кричавшие полицейским, что смерть О’Ши на моей совести, со злости пытаются отомстить мне. Не думаю, что они даже знали ее.

– Если полиция не найдет достаточных оснований для вашего дальнейшего задержания, то вас отпустят.

Я встал из-за стола и накинул на плечи пальто, собираясь уходить.

– Знаете, кого вам стоит проверить? – сказал мистер Мориссон. – Около старого порта Доклендс, недалеко от клиники абортов, находится парикмахерская. Там работает Райан Фицджеральд. Он частый пациент Бедлама, живет с трупом сестры, которую убил, узнав, что она зарабатывала на жизнь проституцией. Я был свидетелем, когда Райан заявился в бордель, бегал по нему и кричал проклятия в сторону всех женщин, находившихся внутри.

– Хм, спасибо. Учту. Всего вам доброго.

Напоследок Джеймс переспросил меня, правда ли, что газеты окрестили его убийцей, и, получив утвердительный ответ, погрузился в раздумья.

Я не стал спрашивать, с какой целью он этим так заинтересовался, лишь поблагодарил его за полученную информацию, отдал последние две сигареты в знак признательности и вышел из допросной.

Глава 5

Прошло больше оговоренного времени, и я надеялся, что разгневанная мисс Дю Пьен не сбросит меня в грязные, темные воды Темзы из-за опоздания. Она терпеть не могла тех, кто задерживался, сама всегда приходила намного раньше и, ожидая человека, сердито следила за временем.

Я потратил около часа на подтверждение алиби мистера Моррисона – единственная женщина, которая могла это сделать, отказывалась давать показания. Спустя долгие уговоры она призналась, что не хотела говорить правду назло мужчине из-за повышенных цен и залога для дам, занимающихся коммерцией в сфере похоти и разврата.

Вскоре мне удалось отыскать парикмахерскую Райана Фицджеральда на углу, вероятно, самого покосившегося дома в этом районе.

Перед входом заботливо лежал кусок фанеры, пропитанный местными отходами, кривые двери кто-то недавно покрасил свежим слоем краски болотного цвета, а окна были плотно покрыты копотью с недалекой фабрики, и подсмотреть за тем, что происходило внутри, не было никакой возможности.

С помощью зонта я открыл дверь, чтобы не касаться пальцами дверных ручек, имеющих на себе болезней больше, чем черная вода великой Темзы в те времена, когда в нее выходила городская канализация. К счастью, в год моего рождения, видя, как лондонцы падали замертво от зловонного смрада, члены Палаты общин, устав держать у носа салфетки с розовой водой, выделили деньги