Не подходи к обрыву, к краю… Хочешь убить меня, хочешь любить?..

Загнав девиц в постель, Харитон бросил им бутылку коньяка, а сам по-турецки устроился на диване, уставился в волшебно переливающееся стекло. Коля задержался в холле, отпаивал дежурного коньяком. Кристаллическое дерево на оконном стекле выросло. Оно искрилось, переливалось всеми цветами радуги. Вот чистая энергия, способная противостоять определенным силам. Свет звезд вымывает из сознания чужие программы. Мировые пространства показались Харитону преодолимыми, надо только найти настоящее волшебное дерево, принимающее энергию из Космоса. Оно должно, как исполинская антенна, возвышаться над тайгой…

11

Евсеич благостно жмурился.

Прекрасный обед. Понятный круг людей.

Семь российских городов активно спорили из-за Евсеича, как древние греки из-за Гомера, но все это сейчас было далеко. Похрустывая, заедал коньяк огурцами. Отсутствие вкуса никак не сказывалось на его аппетите. «Кума найдем, – пообещал, – я с него сдержу должок».

– А кто этот Кум? – спросил я, косясь на Святого.

– О! Дарвинист, – обрадовался Евсеич. – Победитель в борьбе за существование.

Оказывается, Кум («Аха») вырос в этой деревеньке. В начале тридцатых прошлого века, когда рядом с деревенькой разбили лагпункт, был мальчишкой. Рос лагпункт, рос мальчишка. Голова продолговатая, как еловая шишка, с огромным лбом, а личико небольшое. Занялся новым в тайге промыслом – отстрелом беглых зеков. «Опыта в этом деле у вас нет, конечно, – выступил перед местными охотниками начальник лагпункта майор Заур-Дагир, тигр по национальности. – Это не белке в глаз пальнуть. Но попадаете белке в глаз, значит, и врагу народа попадете».

А как не попасть! За каждого подстреленного на руки 215 рублей!

Незамедлительно. Твердых. Сталинских. Жалеть-то кого? («Аха»). Один – бывший петлюровец с Украины, другой – вредитель с ленинградского завода, третий вроде бы совсем простой косторез, а пытался продать Чукотку американцам. («Аха».) Были даже редкие мастера русского позолотного дела – их доставили чуть не из-под Москвы. Шахтеры, плотники, столяры, инженеры, учителя, колхозники, кулаки, подкулачники, просто интеллигенты – а на самом деле, враги. Все это, ясный хрен, ярилось, стонало, выплескивалось в слухах. («Аха»). Война еще не началась, а японцы захватили Дальний Восток, немцы вошли в Москву, Сталин застрелился в Куйбышеве, страной руководят Ворошилов и Берия. Самых злостных болтунов майор голыми сажал на скамью посреди лагпункта. Ноги до земли не достают, попытка хлопнуть комара считается побегом. За три часа гнус высасывал человека насухо.

Так шла жизнь.

Через много лет именно Кум явился к Антону со старичками.

«Вот спалить бы Большую лиственницу». – «А чем она вас достала?» – «А молодежь ладится. Дойти до дерева нельзя, а стремятся. Считается, что приложишь руку к коре, ничем больше заниматься не надо, такой дает ум». – «А чего же тут так мало умных?» – удивился Антон. – «А до дерева дойти не просто. Болотная бабка воду мутит». – «Какая еще бабка?» – «Болотная. Вся в шерсти. Под Большой лиственницей звери и лесные общаются, а она этого не любит. Недавно нашли молодого охотника в Мертвой пади. Понятно, шел к дереву, а Болотная бабка голову ему заморочила. Лежит в клюкве, как в кровавой испарине, и лицо такое, будто умер с тоски. Тоска – она ведь ломает почище ревматизма». – «Да если дойти невозможно, зачем пробовать? Тем более, мы. Как дойдем?» – «Ну вы-то просто. Туда и зеков гоняли, они о счастье не думали, поэтому доходили. Чтобы понять – надо духу в осиянности быть. Это не каждому дано. – Переминались, покряхтывали: – Спалить бы дерево. Так сказать, высшую меру. Социальной защиты».

Уговорили. Ушли в тайгу.

Кум – проводником, с ним Антон и Харитон.

Взяли пиропатроны. Не пилой же двуручной бороться с загадочным деревом. Решили, рванем от души, напугаем Болотную, лесных разгоним. Если зеки доходили, то и мы дойдем, это точно. Пройденный путь Антон отмечал вешками. Дарвинисту это не нравилось. Топал большой ступней. «Дорогу подсказываешь Болотной».

Ушли и нет никого. Девять дней не было.

Потом из утреннего тумана вышел на берег оборванный Харитон.

Молча оттолкнул лодку от берега, погреб к сонному теплоходу. Еще из лодки стал орать: «Снимайтесь с якоря!» – «А хозяин где?» – спросили с борта. «Теперь я хозяин! Снимайтесь! Нет Антона. Болотная утопила!»

Так поняли, что Харитон только и остался в живых.

Но неделю спустя (теплоход ушел), прихрамывая, выбрался из тайги Кум.

«Где Антон?» – кинулись к нему. А он поморщил огромный лоб, переступил короткими ногами со ступни на ступню: «Болотная бабка утопила». – «И Харитона утопила?» – «И его». – «Так уплыл же Харитон! Сами видели!» – «Ну, значит, не утопила, – мрачно согласился Кум. – Вернется».

И оказался прав.

Потеряв партнера, Харитон стал приплывать каждый год.

Теперь, правда, как брат Харитон, но все равно с товарами.

Евелина с печалью («Аха»), Евсеич с гордостью посматривали Святого. А он вдруг начал бледнеть. Все слышал, может, так слова подействовали. Или коньяк. «Отцы ваши ели сахар, а зубы у вас сыплются…»

Предупреждая меня, Евелина прижала пальчик к губам.

Длинные руки Святого пришли в движение. «Отцы ваши ели сахар…»

Сбив со стола рюмку («Аха»), брат Харитон, как во сне («…а зубы у вдс…»), потянулся к замершей Евелине. Пробежал пальцами по длинному ряду перламутровых пуговичек («…сыплются…»). Как по пуговичкам гармоники. А Евелина не отпрянула. Опустила веки, даже подалась навстречу. Перламутровые пуговички покатились по ковру, из распахнувшегося шелка выкатились смуглые груди – в жадные ладони совсем ослепшего брата Харитона. – «Левую ногу тебе прострелят…» – Глаза у него выцвели, казались слепыми. – «Пулей?» – закатила такие же сумасшедшие глаза Евелина. – «А то… Терпи… Хромоножкой станешь…»

12

Легкий туман плыл над протокой.

Дым над трубами. Полная оторванность от мира.

Человек в застиранной рубашке присел рядом на бревнышке:

– Ты чей?

– Да так. С теплохода.

– А я врач.

– Поздравляю.

– Теперь все больше по справкам.

– Здоровые? Мало болеют?

– Да как сказать? Но справки все равно нужны.

– От чего?

– От испуга.

Я посмотрел на врача и он пояснил. Охотник прицелится в белку, а лесная вдруг выскочит – ухнет. Обделаешься с испугу. В другой раз уснешь у костерка, а она на тебя мокрой травы навалит, ряски. Пахнешь потом. Недавно татарин на мельнице видел лесную. Голышом, мохнатая. Выскочил почернелый, волосы над головой торчат, как зонтик. У лесной, говорит, морда тарелкой. Медная. И волосы по часовой стрелке завернуты. Когтями по паркету тук-тук.