На миг все застыли — кто от неловкости, кто в опасении, кто просто потому, что застыли все остальные. И в этот короткий миг абсолютной тишины Маша услыхала, что голоса вернулись. Вернулись давно — их спор был в самом разгаре.

Теперь она ясно различала средь них мужские и женские:

— Она поцелует его. А он умрет.

— Умрет, — подтвердил мужчина, говоривший на древнегреческом.

— Умрет, — подтвердил второй, говоривший на персидском. Ухнула какая-то птица.

— Нужно предупредить его…

— Ау! Че с тобой? — Дашин вопрос смял и без того еле слышный разговор.

Вслед за Чуб, словно по команде, заговорили другие. Маша в отчаянии замахала руками и побежала на улицу. Январский мороз схватил ее за худые плечи, заставив жарко пожалеть о томящихся в гардеробе шубке и шапке, но не заставил уйти. Обняв себя обеими руками, дрожа, она стояла, вслушиваясь в эфир в надежде, что голоса воскреснут, продолжат беседу…

— Че? Ты че-то слышала снова? — Но, выскочив вслед за ней, Землепотрясная окончательно похоронила эту надежду.

— Да, — расстроенно сказала студентка. — Голоса. Они опять говорили со мной. Двое мужчин. И женщины. Три или четыре… И вроде бы птица. Ухала птица.

— Ухала? Наверное, сова? А что они говорили?

— Что она поцелует его и он умрет. Что нужно предупредить его.

— Но она уже поцеловала его! — в отчаянии вскричала Даша. — Или его еще можно предупредить и спасти?

— Наверное. Иначе зачем бы они говорили? Может, речь идет не совсем о поцелуе…

— О сексе?

— Наверное, правильнее будет назвать это полным обладанием. Поглощением. Как только она полностью получит его…

— Черта с два! — возопила Даша. — Только б Руслан был дома. — Она подняла голову к окнам его квартиры и окаменела. — Мать моя женщина!..

Маша не взяла в толк, почему Чуб замерла с поднятыми кверху руками, с открытым перекошенным ртом:

— Что случилось?

— Это она!!! — ошизело прошептала Землепотрясная Даша.

— Кто? — Ковалева проследила за ее взглядом.

Взор Чуб был устремлен на балкон второго этажа, обрамленный лепным украшением в стиле Модерн, — две зеркальные девы с обнаженными торсами, маленькими грудями и стройными бедрами, обвитыми замысловатым восточным поясом и юбкой с обширным разрезом. Одна из дев была покрыта трещинами. Кисть ее правой руки отвалилась, часть ноги висела на проволочной арматуре.

— Она — каменная! — вскликнула Чуб.

— Кто?

— Девка на стенке… Это я ее треснула. Вчера. Я слышала, как она захрустела. Это она, Мавка… То есть она вовсе не Мавка. Она — Кариатида. Все правильно, ведь у нее нет спины! Ее вылепили лишь наполовину…

— Вообще-то она барельеф, — в растерянности сказала Маша, никак не ожидавшая такого поворота событий.

— Барельеф — это он, — заспорила Даша. — А она — девушка. Выходит, на Рождество оживают не только деревья. Но и дома!..

— Потому что дома в Киеве тоже живые… — договорила Ковалева. — Дом в стиле Модерн. Нужно звонить Кате. Дома-модерн — ее профиль.

— Мара-Модерн… Каменная девка. И сегодня она снова придет к нему, — Чуб нервно оглянулась — несмотря на разгар дня уже начинало темнеть. — Хоть я не понимаю как? Она на втором этаже, а он — там, — Даша показала пальцем этаж Руслана.

И словно по волшебству, оттуда, куда полетел ее палец, немедленно послышалось радостное:

— Даша! Даша! Это я! Руслан… Не уходи… подожди…

Словно принцесса, заточенная в башне, Руслан стоял на балконе и бравурно махал Чуб рукой.

— Стой там! Я иду к тебе, — прокричала она. — Я спасу тебя! — И вдруг загорлопанила на всю улицу, сотрясая грозными, поднятыми над головой кулаками:

Стать над тобою і кликнуть до бою

Злую мару, що тебе забирає,

Взять тебе в бою чи вмерти з тобою…

Чуб помчалась в подъезд. Маша осталась на месте, вглядываясь в лицо каменной Мары. На улице стремительно темнело, с неба несся снег, вынуждая щурить глаза, и она не могла понять: показалось ей или нет, что пальцы единственной уцелевшей руки каменной девы конвульсивно сжались, став вдруг похожими на совиные когти.

* * *

Один поцелуй — смерть. Ее поцелуй равен смерти. Но оттого он лишь более желанен…

Сколько лет она ждала его. Как странно, что все эти годы сложились в один. Слились в одну картинку… Все то же Рождество. Белый Город. Огни и рождественские деревца в окнах. Все, как тогда…

Когда-то в канун того, другого, Рождества она ждала другой смерти — своей. А теперь ждет смерти его. Теперь ему будет так же больно, как ей. Нет, намного сильней… намного сильней…

Как странно, что вся ее жизнь слилась в один лик. Его лицо. Его сухие запекшиеся губы. Ее губы на его губах, а мысли его — о другой. И она знает его мысли. Он так обрадовался, когда получил известие о ней… когда увидел… она дороже ему? Потому что она — настоящая. Из плоти и крови. Она — не каменная…

А она — недо-существо, недо-женщина. С искалеченной рукой, искалеченной ногой. Она была камнем, пока не повстречала его…

Быть может, он любит другую. Быть может… Но она поцеловала его. Поцелуй жжет губы, будто ее губы навечно перестали быть ее собственностью, принадлежать ей — стали частью его. И даже когда его не станет, он будет жить на ее губах.

«Теперь он всегда будет моим. Теперь я всегда буду живой… Я больше не стану мертвой… Даже когда он умрет».

Ему осталось совсем немного. Его отбирают… Она отбирает его! Ревность жжет сердце. Ненависть опоясывает сердце огнем. Ненависть сковывает злой броней ее тело. Злое оружие блестит в ее глазах, звенит в словах… больше нет солнца, лишь угрюмая ночь.

И если сейчас с изуродованным ненавистью страшным лицом она предстанет пред ними, они… ужаснутся…

* * *

Запыхавшись, Чуб вбежала на пятый этаж. Руслан ждал ее на лестничной площадке.

— Что это было? — спросил он удивленно и радостно. — Что за стихи? И куда ты пропала?

— Прости, прости, — начала выдумывать она ложь на ходу. — Ты ушел за пивом, а мне позвонили с работы, наорали, пришлось бежать. Я и записку не успела оставить. И позвонить не могла — ты ж мне не дал телефон… Но я уволилась. Теперь я свободна! Хочешь, уедем куда-то на праздники. Или уединимся?

— Хочу, — сказал он и вдруг почувствовал, как душа улетает, словно во сне, а улетный сон начинает сбываться. — Я так рад, что ты вернулась…

Он приблизился к ней.

— А я так рада, что вернулась! — сказала Чуб.

Она точно угодила с мороза в баню, так жарко ей стало от его взгляда — так жадно он смотрел на нее. Вмиг температура меж ними стала иной, чем во всем прочем мире, а значит, у них появился собственный мир — шириной в расстояние, которое их разделяло. Руслан обнимал ее взглядом, прижимал взором к груди, ощупывал Дашу глазами со всех сторон, словно никак не мог поверить в увиденное: