Катерина качнула головой. – Чем тут поможешь?

Несколько минут она молчала. Потом спохватилась.

– Вам всем привет передавал. Пусть, говорит, ребята не поминают лихом.

– Так и сказал? – переспросил Горошин. Катерина кивнула.

– Кать, ты скажи, когда нам к нему можно? – спросил Бурмистров, поглядев на Горошина, который так же, как и минуту, назад, старался не пропустить ни одного слова.

Катерина поняла. Кивнула.

Теперь она молча села на скамью, вытянула свои красивые – все это знали, ноги, прикрытые сейчас брюками, сняв туфли и уже увидев приближающегося к ней её младшего внука, студента. Рядом с молодым человеком была хорошенькая светловолосая девушка в джинсах и толстом зеленом свитере, прекрасно сочетающимся с её глазами, которые казались ещё зеленее, чем он. Девушка приветливо улыбнулась всем, в то время, как молодой человек, казалось, видел одну только Катерину. В его глазах стоял, легко угадывался и был понятен один единственный вопрос – как?

Глядя на внука, Катерина качнула головой, както едва заметно, но так, что сомнений не оставалось. И внук понял. И сел рядом с ней, сжав в своей, её руку. Девушка тоже всё поняла, но старалась не смотреть ни на Катерину, ни на внука, и, будто размышляя или уйдя в себя, стояла поодаль, пока Бурмистров ни предложил ей сесть, от чего она отказалась. Но спросила, знаком ли он с дедушкой Юры – так звали Катерининого внука. Бурмистров молча кивнул. Бросив взгляд на Горошина, девушка примолкла и опустила глаза. И тут же, совсем близко от них и не оттуда, откуда его ждали, появился Буров.

– Ну, что? – спросил Бурова Горошин. И все поняли, о чем именно он спросил.

– Она предлагает мне место конюха. Пятнадцать лошадей. Не элитных, но ещё нестарых и даже молодых и здоровых. Вобщем – мыть, кормить, чистить – сразу всё объяснил Буров. – Тогда можно не съезжать, – продолжал он. – Жить в доме, пользоваться землей. Но мои дети уже не будут иметь на это права, – как-то недоуменно улыбнувшись, договорил он. И всем показалось, что он близок к тому, чтобы согласиться.

– Я ей говорю, – опять заговорил Буров, – Я – школьный завуч, много лет преподавал математику в ближней школе, механик-водитель танка, могу быть даже санинструктором, – весело рассказывал он, перечисляя свои возможности. – А она говорит – Да кому вы, танкисты, теперь нужны. Только вас нам здесь нехватало. Лучше подумайте над моим предложением.

– А ты сказал, что у тебя ноги болят, и что конюхом ты работать не можешь? – спросил Бурмистров.

– Так ведь выгонит, раздатчица-то московская, – полушутя-полусерьезно, по своему обыкновению мягко, сказал Буров.

– Надо, мужики, что-то делать, – тихо сказал Горошин, – Наверняка где-то правда есть. Буров согласился. Увидев Катерину, подошел к ней.

– Знаю, Кать. Держись. Привет ему, – опять по своему обыкновению мягко сказал Буров.

Катерина отозвалась благодарным взглядом. – Ты как? Автобусом? – спросил Бурова Горошин.

Тот кивнул.

– Значит, ночуешь у меня. Завтра утром поедешь.

Буров не возражал.

Продолжая время от времени поглядывать на Катерину, Буров теперь заметил девушку в зеленом свитере. Встретившись с ней взглядом, приветливо поздоровался.

Девушка ответила кивком головы. Улыбнулась. – Вы, – что-то хотел спросить Буров. – Маша, – сказала она.

– И?

– Я с Юрой, – пояснила Маша.

– Ну, теперь, значит, и с нами, – развел руки в стороны Буров, обводя присутствующих взглядом.

– Да. В самом деле. И с нами, – подтвердил Горошин, улыбаясь.

Она поняла, и, взглянув на Катерину и её внука, а потом на Горошина, порозовела.

***

Было уже заполночь, когда на лестнице послышались шаги. Как только шаги отсчитали восемь ступеней, и осталась одна, последняя, Горошин, оборвав разговор, сказал – «Буров, сейчас грохнет корыто». Он сказал это совершенно серьезно, поскольку относился к корыту так, как если бы это было то, что неизбежно следует время от времени переживать.

Буров кивнул, поглядев куда-то наверх. И Горошин вспомнил, что его гость об этом корыте знает. Года два назад они с Буровым сидели вот также, здесь, в этой комнате, и Крутиха никак не могла добраться до своей двери, то и дело, скатываясь вниз. А когда добралась, корыто грохнуло, и потом долго еще гремело, потому что Крутиха никак не могла повесить его на гвоздь снова.

– Не ходи, – опять, как тогда, сказал Бурову Горошин, – А то пристанет.

Буров понял.

– Плохо жить одному, – помолчав, сказал Буров. – И помочь некому, – опять сказал он так, будто только что понял это. Он хотел сказать чтото еще, но не успел, – снова грохнуло корыто. А потом вдруг сразу стало тихо.

– Должно быть, на лестнице улеглась, – предположил Горошин. – Да, изрядно, – тут же сказал он, потянув носом воздух. В комнате запахло алкоголем.

– Наверное, у неё есть повод, – тихо и, как показалось Горошину, весело, сказал Буров.

– ?!, – не понял Горошин.

– Её же не покупали вместе с внуками, женой и смородиной. – Она есть, продолжал он. – Вон, ходит, топает, корыто роняет. А меня теперь, вроде и нет, – умолк он, – Раз на Земле мне ничего не принадлежит, – договорил Буров. И Горошин отметил, что и эту, последнюю, фраз Буров сказал без отчаянья и даже без особой обиды. Как человек, видевший и радость побед, и горечь поражений.

– Ладно, Вить. – Ты и сам знаешь, что это неправда. Ты есть и всегда будешь, – сказал Горошин, показав глазами куда-то наверх. И чувствовалось, что он не договорил до конца. В эту минуту наверху хлопнула дверь, скрипнул диван, и опять стало тихо. Повалилась, понял Горошин, принимаясь разливать «Столичную» по стаканам. Ровно по одной восьмой. Он делал это медленно, не торопясь, будто еще прислушиваясь к тому, что было там, наверху, но, окончательно осознав, что там, наверху, все стихло, и они с Буровым, будто снова одни, сказал:

– Давай, Вить, за нас. Знаешь, какая бы жизнь ни была, она – единственное, что имеет цену. Сказав это, он поднял стакан и слегка улыбнулся.

– Да что жизнь. Жизнь – как жизнь, отвечал Буров, глотая жидкость. Легкая гримаса исказила его лицо, и он, как часто делал в таких случаях, слегка тряхнул головой. Потом сказал «жарко» и снял свитер, оставшись в одной голубой рубашке. И Горошин подумал, что он, Витька Буров, почти не изменился с тех пор, как они познакомились. Задолго до того, как оказались в одном экипаже.

– Пойду, включу отопление. Замерзнешь, – суетнулся Горошин.

– Не надо. Лучше поговорим, – отозвался Буров, будто одно исключало другое.

– Давно мы не говорили, – опять сказал он. И Горошин снова подумал, какое молодое еще у Бурова лицо, почти без морщин. А отсутствие даже намека на активную растительность придавало ему и вовсе вневременной вид.