– Ты самое лучшее, что было у меня в жизни, – наконец сказала она и прибавила: – Самое яркое, что было и что будет…

– Не говори так… У тебя вся жизнь впереди. И я уверен: ты найдёшь своё счастье, – пытался убедить цесаревич, хотя, что греха таить, каждому мужчине, наверное, слышать такое приятно, как, впрочем, и женщине – которой точно приятно слышать такие яркие и откровенные, такие пронзительные слова любви.

Время летело стремительно, а они всё ещё, казалось, так и не коснулись главного. Вместо серьёзного разговора, к которому готовилась Матильда, одни эмоции, одни короткие, отрывочные фразы.

Наконец, цесаревич, бросив взгляд на часы, с сожалением проговорил:

– Мне пора…

– Ещё минуту, подожди, слушай… – тихим голосом проговорила она.

Потому, наверное, и был так любим Кшесинской романс Ивана Сергеевича Тургенева, что она видела своё, близкое, родное и печальное в строках… «Первая встреча – последняя встреча. Тихого голоса звуки любимые…»

Но известно, что дальние проводы – лишние слёзы. Снова перехватило горло, и снова она лишилась дара речи. Последний поцелуй, и цесаревич стремительно, почти бегом добрался до коновязи, отвязал коня, вскочил на него и…

Он поскакал в сторону дороги, но не выдержал и обернулся. Потом ещё раз, ещё и ещё… Матильда провожала его взглядом, пока он не скрылся из глаз. Она не плакала – высохли слёзы. Медленно подошла к карете и, положив на сиденье цветы и коробки с подарками, села сама.

Кучер, словно понимая её состояние, спросил чуть слышно:

– Можно ехать?

– Да-да, пожалуйста.

Она любила, любила искренне, страстно, любила до боли сердечной. Перед её глазами было дорогое лицо её Ники, которое она теперь и не чаяла увидеть. Обаяние Николая Александровича признавали многие. Признавали и друзья, и враги. Профессор истории, публицист Сергей Сергеевич Ольденбург (1888–1940), который создал фундаментальный труд о жизни и деятельности императора Николая II, отметил: «Император Николай II – это признают и его враги – обладал совершенно исключительным личным обаянием. Он не любил торжеств, громких речей; этикет был ему в тягость. Ему было не по душе всё показное, всякая широковещательная реклама (это также могло почитаться некоторым недостатком в наш век!). В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз, он зато умел обворожить своих собеседников, будь это высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием. “Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий Император Николай II”, – писал граф Витте уже в ту пору, когда он, по существу, являлся личным врагом Государя».

Ему вторил министр иностранных дел А. П. Извольский:

«Лица, наименее расположенные к Николаю II, никогда не отрицали очарования его лица, кротость выражения его глаз, которые сравнивали с глазами газели, совершенную простоту его обращения; лично я испытывал это очарование в полной мере, и более всего когда видел его в присутствии императора Вильгельма, который с шумной суетливостью и театральными манерами составлял полную его противоположность».

Против него ополчились те, кого Фёдор Михайлович Достоевский образно называл бесами, те, в которых вселились бесы. Вспомним эпиграф к роману «Бесы», в котором указано, в кого они вселились.

Шло время. Кшесинская, талант которой расцветал, покоряла сцены, театры, города. Она блистала в Северной столице и древней столице, в Москве, в Крыму, по городам и весям российским. Она украшала сцену прекрасного Мариинского театра.

И её первая любовь, пусть разбитая любовь, всегда сопровождала её, навеки овладев её сердцем.

В её жизни всё вышло совсем не по лермонтовскому «Договору». Любовь до того, как нависла над нею туча разлуки, была полна радостей, а разлука стала горькой и печальной.

И её, и всю Россию словно преследовал злой рок. Уходили в мир иной лучшие государи. Был убит заговорщиками император Павел I, убит в самом начале века, 11 марта 1801 года. Был отравлен в феврале 1855 года император Николай I. Был убит 1 марта 1881 года император Александр II, Освободитель. Причём убийцы, подлинные бесы и негодяи из «Бесов» Достоевского, буквально учинили охоту за государем, спешили, понимая, что после освобождения крестьян, которое уже и так выбивало у бесов козыри, вот-вот будет дана конституция, которую, кстати, Александр II должен был подписать 11 марта. Как тогда пояснить убийство тирана. Конечно, бесам плевать на правду – мы это видим сегодня ежедневно, когда нынешние заокеанские бесы выдумывают всякие небылицы, обвиняя Россию в своих грехах.

Но бесов остановить было невозможно. Вспомним эпиграф, который Фёдор Михайлович Достоевский взял к своему роману. Как подходят строки Евангелия от Луки к тем, кто разрушал империю:

«Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» (Лк. 8, 32–36).

В стадо свиней превращалась шаг за шагом либеральная интеллигенция, усиленно раскачивающая лодку России, чтобы потом вместе с лодкой утонуть, подобно свиному стаду. На Александра II свиное стадо устроило охоту, покушалось оно и на Александра III. Государь был крут. Он, по меткому выражению историков, «подморозил Россию», оздоровил её. А главное, сумел добиться того, что при его правлении Россия впервые так долго не воевала. За что он и получил титул «Миротворца».

Поэт Аполлон Майков так отозвался о светлом его царствовании…

Круто и справедливо наказал убийц своего отца, хотя Лев Толстой из кожи лез вон, требуя помиловать убийц, которые, прежде чем добились своего бесовского успеха, попутно перебили массу народу, не сумев сразу убить государя. Но это считалось делом нормальным, ведь при попытках рубки самодержавной власти, которую олицетворял государь, летели щепки и щепочки, которых никогда не жалели бесы-революционеры.