Вместе с Рабином из этого кабинета исчезли и пепельницы. Новый премьер не страдал от табачной зависимости, но у него была своя коронная прихоть — он грыз семечки. Обыкновенные семечки, без каковых не представляют себе жизни водители-дальнобойщики и рыночные торговцы.

Премьер кивнул руководителю службы безопасности «Шин-Бет», давая ему слово.

— Господин премьер-министр, убитым был хорошо всем известный Шимон Гутман. Писатель, ученый, активист праворадикального движения, наконец, просто семидесятилетний старик. Предварительная информация о том, что он был вооружен, не подтверждается. Никакого оружия с собой у него не было. Причина смерти — выстрел в голову. Хватило одной пули.

Премьер поморщился и щелкнул очередной семечкой.

— Как известно, в момент наступления смерти Шимон Гутман сжимал в руке записку, адресованную, очевидно, вам. Наши эксперты просят день-другой на то, чтобы узнать, что в ней было написано, — она вся забрызгана кровью и серым веществом…

Премьер-министр жестом приказал ему замолчать. Глава «Шин-Бет» прервал чтение своего конспекта. Заместитель премьера сосредоточенно разглядывал носки своих ботинок. Министры обороны и иностранных дел настороженно приглядывались к своему патрону, пытаясь угадать его реакцию на услышанное. Высказываться лично никто из них не хотел. Во всяком случае, первым.

Советник премьера Амир Таль — самый молодой из присутствующих — воспользовался заминкой и вышел вперед.

— Первое, что нас должно сейчас волновать, — это возможные политические последствия случившегося. На нас спустят всех собак… — Он запнулся, натолкнувшись на суровый взгляд премьера. — То есть я хотел сказать, нас подвергнут нещадной критике за досадную ошибку. Ведь фактически был застрелен не злоумышленник, а невинный человек. Мы должны ждать скандала в связи с этим. Было бы смешно надеяться на то, что его не будет. Но это все, я бы сказал, не самое главное. Главное — наши мирные переговоры. Предвижу, что гибель Гутмана станет фактором, который окажет на них серьезное влияние. Правые уже беснуются, провозгласив Гутмана свои первым «мучеником». Они и слышать не хотят о том, что произошло недоразумение. В конце концов, Гутман и правда был одним из самых жестких и последовательных наших оппонентов. Он гнул свою линию еще со времен Осло и Кэмп-Дэвида. Вы слышали, что всего час назад сказал в своем телеинтервью Аруц Шева? Я могу процитировать дословно: «Всякий, кто не желает мира с арабами, — преступник и изменник, которому место на скамье подсудимых. Властям этого мало! Теперь они пытаются заткнуть нам рот силой!»

— А может, в этом что-то есть? — обратился министр иностранных дел к Талю, тщательно избегая встречаться глазами с премьером.

— В каком смысле?

— Нет, я вовсе не хочу сказать, что мы умышленно пытались заткнуть ему рот. Но эта смерть может вовсе и не быть случайной. Она могла быть запланированной, но не нами. А как раз той самой стороной, которую представляет уважаемый Аруц Шева.

— Это как?

— Возможно, нас таким образом подставили. Гутман ведь не с луны свалился. Он прекрасно знал, что может случиться с человеком, который прорывается к правительственной трибуне на многотысячном митинге. А добравшись до нужной точки, вдруг лезет рукой во внутренний карман пиджака. Гутман не мог не догадываться о последствиях.

— То есть вы хотите сказать, что…

— Да, именно это я и хочу сказать. Возможно, Гутман заранее знал, что его пристрелят. Возможно, именно этого он, один из самых влиятельных лидеров оппозиции, и добивайся.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Вся его жизнь — череда громких театральных представлений, срежиссированных профессиональным горлопаном. А гибель явилась кульминацией всего действа. Самой яркой и красочной. Убедительнее финала не придумаешь. Мы стоим в одном шаге от заключения мира с арабами, мы готовы отдать им священную Иудею и сокровенную Самарию. С его точки зрения, это кощунство, тягчайший преступный заговор. И он пытается сорвать его вот таким способом. Или если не сорвать, то по крайней мере объединить всех правых под единым знаменем и поднять их боевой дух.

— Вы хотите сказать, что он преднамеренно пожертвовал собой?

— А он, кстати, мог…

Это были первые слова премьера с момента начала совещания. До той минуты он хранил молчание, слушал и грыз свои семечки. Такая у него была манера — сначала выслушать аргументы всех участников, потом узнать их мнение о будущих шагах, а затем вынести собственное решение. Министры давно привыкли к этим допросам патрона. Сейчас они ждали, что он как раз начнет их расспрашивать о том, что, по их мнению, необходимо теперь сделать в первую очередь. Но вместо этого премьер лишь негромко буркнул: «А он, кстати, мог…»

В кабинете повисла долгая пауза. Затем премьер все тем же негромким голосом добавил:

— Я знал этого человека очень хорошо. Практически как себя самого.

Начальник Генштаба, щеголявший в оливкового цвета отутюженных брюках и бежевой форменной рубашке с подсунутым под погон беретом, наконец решил прервать всеобщее неловкое молчание и задал вопрос, ответ на который мечтала получить вся страна с той самой минуты, как операторы зачехлили свои камеры после прямого телерепортажа с митинга.

— Почему он назвал вас Коби?

Премьер поднял на него строгие глаза.

— Я имею в виду… Всем ведь было хорошо известно, что вы с ним на ножах. А тут вдруг он обратился к вам как к своему закадычному приятелю…

— Рав Алуф, уж вы-то, как я полагал, должны были знать ответ на этот вопрос. — Премьер-министр откинулся на высокую спинку своего кресла, ловким движением забросил в рот очередную семечку и задумчиво проговорил: — Коби… Я уже стал забывать, что меня так когда-то называли… Это было давно. Очень давно…

Он вдруг замолчал, погрузившись в какие-то свои размышления. Министр обороны смущенно кашлянул, и это вывело премьера из состояния задумчивости.

— Меня так звали в армии. Однополчане. Наше подразделение считалось одним из лучших в вооруженных силах. В шестьдесят седьмом мы штурмом взяли целый город. Нас тогда было всего тридцать три человека. А знаете, кто в моей полуроте был самым бесстрашным и умелым бойцом? Юный студент Еврейского университета по имени… Шимон Гутман.

Иерусалим, понедельник, 09:28

В первый раз с момента приземления на Земле обетованной она столкнулась с тем, что ее вещи досматривал араб. На таможне в аэропорту ей попадались только евреи. А сейчас, у центрального входа в американское консульство на улице Агрон, ей учинили проверку палестинские арабы, на униформе которых, впрочем, красовался герб США. Обычно дипломатов такого ранга, как она — а Мэгги снабдили в Госдепе соответствующими документами, — пропускали куда угодно без всякого досмотра. Но после того, что случилось в этом городе накануне, все изменилось. Об этом предупредил еще шофер консульского лимузина, встречавший ее в аэропорту. И лишь когда один из проверяющих потребовал, чтобы Мэгги передала ему мобильный телефон, его начальник понял, что они перегибают палку, и извинился перед американкой, одновременно дав знак, чтобы ее пропустили.