в дикой глуши. Это простое, но знаковое событие. В тысяче ярдов от безопасной магистрали главного русла путешественник, ошеломленный буйной растительностью, окончательно теряется. Не имея тропы, ориентиров, не видя горизонта или неба, ему сложнее понять, в каком направлении двигаться, чем потерпевшему кораблекрушение или страннику в Сахаре. Самый верный курс для него – от одного русла реки к другому. Деревья и лес совершенно не помогают найти верный путь.

Каждый исследователь джунглей постоянно боится заблудиться. Индейцам свойственно совершенно неожиданно и по непонятной причине дезертировать, рискуя жизнью и не получив плату. Даже зная о том, что повсюду скрываются их кровные враги, они растворяются в лесу под покровом ночи и никогда не появляются вновь.

Со временем у цивилизованного человека все внутри переворачивается от одной мысли о своих коварных попутчиках, его воротит от их подлости и тянет избавиться от их присутствия. Желая побыть в одиночестве и подумать, он отходит немного глубже в лес и вскоре видит ручей – удобный ориентир, вдоль которого так легко идти. Он медленно бредет вверх по течению, стараясь вернуть потерянное самообладание, с интересом смотрит по сторонам, а вода ласкает его усталые ноги. В тишине он может прислушаться к себе, одиночество помогает думать и анализировать. Ему удается выстроить перспективу и расставить каждого участника экспедиции на свое место, словно на стеклянной витрине антропологического музея. Вернув себе самоуважение, он останавливается, чтобы полюбоваться вновь обретенным горизонтом.

Деревья окружают его со всех сторон. Чуть выше по тече нию виднеется полоса солнечного света, скользящая вниз по узкому пологу неба. Все остальное – растительность. Оглядевшись вокруг, путник понимает, что тяга к уединению сыграла с ним злую шутку. Но сомневаться – значит выставить себя на посмешище. Все просто: обратный путь до отмеченного им места займет столько же часов и минут, сколько он поднимался сюда, а оттуда и до лагеря рукой подать.

Но на пути назад у путника возникает множество вопросов: в котором часу он покинул носильщиков, с какой скоростью шел, сколько времени потратил на ленивые размышления. Деревья и речные пейзажи так похожи друг на друга. Тростник, сорная трава и заросли везде одинаковые, и то, что выделяло их из общей массы, теперь пропало. Должно быть, он уже прошел мимо своей отметки. Он кричит, поначалу неуверенно, а затем истерично, стреляет из винтовки, но лес лишь отзывается эхом. Со всех сторон его окружают сотни километров джунглей, и сигнал о помощи не может вырваться за пределы этих стен. Даже эхо кажется ему приглушенным, словно бой барабанов на похоронах солдата. Путешественник заблудился.

Осознание – странный психологический феномен. Оно заставляет привыкшего полагаться на свои силы европейца упасть на колени и молиться, затем подняться на ноги и богохульствовать, и снова упасть ничком и рыдать. Подобное признание может показаться странным обеспеченному британскому налогоплательщику. Он даже может счесть это вопиющим проявлением трусости. Сидя в кресле и философствуя, куда легче представить себе стоицизм индейцев, чем невротизм своего европейского коллеги. Все видится несколько в ином свете, если ваше представление об амазонских джунглях основано на воспоминаниях о теплицах в Королевских ботанических садах Кью.

Однажды и я заблудился в лесу. Осознав это, я закричал, затем выстрелил полдюжины раз из винтовки и засмеялся. Этот истерический хохот и привел меня в чувство, ибо следующий шаг – безумие. Я заставил себя успокоиться, и это имело колоссальный эффект. Моя жизнь зависела от самоконтроля и ясности суждений. Так что я пересчитал патроны, вспомнил все, что ел в тот день, и погрузился в размышления.

Мы пересекли ручей, и мои бо́и остановились, чтобы утолить жажду. Я оценил характер местности и нашел ведущую вниз тропинку, которая, по идее, должна была вести к воде. И я действительно спустился по ней к реке, вдоль русла которой бродил два часа, а затем, отчаявшись, повернул назад, чтобы найти группу Брауна, поскольку стало смеркаться. В ту ночь у меня был жар, и я бредил во сне. А Джон Браун и вовсе пропал на пять с половиной месяцев. Боже правый!

И последнее испытание джунглей – голод. Человек, который не голодал, никогда не сможет понять чувств своего брата, который с налитыми кровью глазами трясущимися пальцами пытается нащупать в опавших листьях ящерицу или лягушку. Я могу поручиться, что тот, кто испытал настоящий голод, никогда не сможет выразить это ощущение, оно похоже на воспоминание о ночном кошмаре.

Глава III

Индейский общинный дом. – Строительство. – Участок и план малоки. – Мебель. – Жители дома. – Костер. – Повседневная жизнь. – Насекомые. – Домашние животные

Из тишины и мрака леса путешественник выходит на залитую солнцем поляну. Хотя здесь находится племенной штаб, вокруг нет ни деревни, ни скопления хижин, что встречается только среди некоторых племен в низовьях Апапориса. Есть лишь один похожий на гигантский стог сена огромный квадратный дом с двускатной крышей, покрытой пальмовыми листьями, в котором живут около шестидесяти индейцев[93].

Рис. 1. План индейского общинного дома

Видимых признаков их деятельности очень мало. Мусор нигде не валяется, а тот, что появляется, муравьи растаскивают быстрее, чем это сделали бы самые современные санитарные службы Лондона. Эти расположенные вдали от каучукового пояса и торговых речных путей уголки совершенно не тронуты цивилизацией: здесь нет ни разбитых бутылок, ни смятых консервных банок, ни порванных и грязных клочков бумаги, а если бы бутылка или жестяная банка каким-то чудом оказалась в этих дебрях, ее бы считали крайне редким и ценным сокровищем. При приближении незнакомца не лают деревенские собаки и не разбегается домашняя птица. Голый ребенок или испуганная старуха могут юркнуть в спасительный мрак малоки[94], в остальном здесь царит почти такая же тишина и уединение, как и в лесу.

Именно такую картину мог бы нарисовать художник или запечатлеть фотоаппарат. Все детали и подробности быта местных жителей скрыты внутри дома.

Первая и главная особенность индейского поселения заключается в том, что оно временное. Общинный дом и его обстановка будут использоваться совсем недолго. Наличие малоки отнюдь не означает, что живущие в ней индейцы останутся в этой местности на длительный период. Примерно через два-три года дом приходит в негодность, но члены племени не пытаются его починить, а просто бросают, как бесполезную вещь. Женщины нагружаются племенным имуществом, не забывая о своей главной ноше – детях, дом сжигают, и большая семья отправляется на поиски места для возведения нового жилища.