Все начали хохотать, а Борик с виноватым видом мило улыбнулся.

– Пардон, – извинился он.

Поняв, что больше сегодня своих учеников мистер Грибб ничему не научит, он закончил урок и отпустил всех домой.

– Чем собираешься заниматься? – спросил Борик у друга, когда они вместе шли в сторону дома.

– Папа отправил меня помогать дедушке в саду. Тот еще денек предстоит.

– А я наоборот люблю помогать дедушке, он у меня такой славный, если не считать того, что он вечно треплет меня за щеки и называет своим пузанчиком. Но в качестве компенсации, всегда дает что-нибудь сладенькое.

– Повезло. Мой только ворчит, либо молчит. Он даже на праздники к нам не приходит. Все время проводит в своем саду.

– Может он обиделся на тебя? – предположил Борик.

– За что это?

– За то, что редко к нему приходишь.

– Ну не знаю, папа говорит, что он всегда был таким.

– А ты спроси его сам.

После этих слов друзья распрощались и разошлись в разные стороны. Герман направился мимо своего дома прямиком к ручью, у которого они с Бориком любили сидеть, пуская кораблики или просто кидая камешки. Ручей этот был довольно широким и глубоким. Он пересекал всю деревню, уходя вглубь леса, а летом пересыхал, оставляя после себя глубокую борозду, которая вновь наполнялась водой после каждого дождя. Так как он делил деревню почти пополам, а перепрыгнуть его сумел бы, пожалуй, только заяц, предприимчивые ежи наделали крепких мостов для перехода на другую сторону и обратно.

Дедушка Германа, Леонард, как раз жил на другом берегу ручья. Дом у него был совсем не большой, но вполне уютный для проживания одному. На заднем дворе располагался огромных размеров сад, который состоял как из открытых клумб, так и закрытых оранжерей. Леонард очень любил цветы, и все время проводил в оранжереях.

На подходе к дому стоял сладкий цветочный аромат, в самом же доме было тихо и темно, Герман постучал, но так и не получив ответа, прильнул лицом к окну, посмотреть есть ли кто дома.

Не увидев ничего и никого, кроме грязной посуды, составленной в раковине, паутине в углах и слои пыли на мебели, ежик направился на задний двор, откуда и исходил чарующий и манящий аромат.

Сад был действительно огромен и огражден высоким забором с грубой, но четкой надписью на табличке "Убирайтесь! Частная собственность". Из-за забора виднелись огромные цветы на толстых стеблях, они тянулись к солнцу, и, возвышаясь над крышей дома, плавно качали головами под музыку ветра.

Герман отворил калитку и невольно раскрыл рот от удивления. Никогда в жизни он не видел ничего подобного. Все в буквальном смысле было в цветах, забор, который снаружи был серый и неприглядный, внутри покрывался вьющейся зеленью с маленькими цветочками цветов радуги, а впереди располагалась красивейшая клумба, как пирог разрезанная тремя прямыми тропинками на равные части. Тропинки эти вели к трем крытым оранжереям, сквозь мутные стекла которых виднелась лишь яркая, сочная зелень с красными, розовыми и желтыми вкраплениями. Окно крыши одной оранжереи было приоткрыто, и через него струился густой голубой дымок, переливающийся то в розовый, то в оранжевый цвет. Туда и решил войти ежонок.

Воздух внутри был такой влажный, что казалось, что можно его пить, от ярких красок пестрило в глазах, а сладкий запах, очевидно, доносящийся с другого конца оранжереи, где стоял тот самый розово-оранжево-голубой дымок, привносил во влажный воздух аромат лимонада, вкус которого наполнил рот и нос Германа уже к середине пути.

Ежик медленно шел по тропинке, с удивлением оглядываясь по сторонам. Некоторые цветы при виде его, будто приветственно махали ему листьями, некоторые отворачивались, а другие стыдливо становились красными, закрывая свои бутоны огромными листьями. За последним колючим извилистым кустарником он разглядел ежа. Герман подкрался поближе, чтобы лучше его разглядеть. Это был пожилой еж, крупных размеров, одетый в фартук и трусы в красный горошек. Он стоял у плиты, что-то бормоча себе под нос, он помешивал в бурлящей кастрюле, периодически подсыпая какую-то зелень, от которой дымок приобретал новый цвет и аромат. По всем описаниям родителей, это был дедушка Леонард, которого Герман видел лишь пару раз, да и в тот раз он был очень мал, чтобы его запомнить, а встреча была настолько скоротечна, что зевая, он мог его просто не заметить.

Ежик подошел чуть ближе и попытался отогнуть ветку, мешавшую обзору, но стоило ему к ней только прикоснуться, как все растение затряслось и зашелестело.

Еж у плиты резко обернулся и скрипучим голосом завопил:

– Что?! Кто?! – к этим крикам добавились другие, когда он, задев локтем кастрюлю, уронил ее прямо на пол.

– Ах ты ежовый хмель! Тысяча шмелей! Ты что читать не умеешь?! Это частная собственность! Выпороть бы тебя как следует! – он кричал, а ежик весь бледный стоял как вкопанный и не мог пошевелить ни ртом, ни лапами. Он судорожно искал у себя в голове хоть что-то полезное для выхода из подобной ситуации, но память издевательски повторила ему слова Борика о своем дедушке, от которых в воображении у Германа разыгралась сцена, где этот старый, злой еж с силой теребит его за щеки, приговаривая: "ах ты мой ежовый хмель". Герман уже не слушал проклятий, что сыпал на него дед, и, поняв, что встреча не задалась, побежал со всех ног прочь.

Леонард, накричавшись вдоволь, поднял кастрюлю и поставил ее на плиту, где в маленьком зеркале напротив, увидел свое отражение. Брови нахмурены, волчий оскал, бешеные глаза, дыбом седые иголки. Одним словом монстр. Лицо его смягчилось, он присел на табурет стоявший рядом и, поняв что перегнул палку, начал то корить, то оправдывать себя, винив глупого юнца в розовой рубашке.

Когда здравый смысл, наконец, преодолел завесу ужасного ханжества, Леонард отправился на поиски ежонка, – "хоть проверю все ли в порядке, а не то вдруг заикается до сих пор", – думал он, закрывая калитку на тяжелый замок.

Уже давно он не выходил за пределы своих владений. Ни нужды, ни желания в этом у него не было. Продукты ему, как и всем пожилым ежам, доставляли работники хранилища, что касается одежды, то стирал он ее сам, прямо у себя в саду, а так как почти не выходил, то и из одежды были лишь пара домашних комплектов и входной костюм, который, отряхнув от пыли, он надел и сейчас. Выйдя на улицу, где ничего не изменилось с последнего его пребывания здесь, да и за последние несколько лет ничего не изменилось,