И взгляд декана остановился на нас, будущих драматических актерах. Я беспокойно заерзал.

– «Уж таково теченье дел людских:

Тот, кто попал в прилив, – достигнет счастья,

Кто пропустил его, во весь путь жизни

По отмелям пробьется да невзгодам.

Вот мы теперь плывем с таким приливом

И мы должны ловить поток попутный

Или свой замысел бросить»[20], – добавил он.

По музыкальному залу, как будто пронесся ветерок, и я почувствовал, что у меня по коже пробежали мурашки.

– Дамы и господа, никогда не тратьте ни мгновения попусту. – Холиншед мечтательно улыбнулся и взглянул на часы. – И, кстати, о трате времени: наверху есть огромный торт, которым нужно насладиться. Если вы задержитесь еще немного, он может испортиться. Спокойной ночи!

И он сошел со сцены раньше, чем недоуменная аудитория начала аплодировать.

Минуло две недели, прежде чем произошло хоть что-то интересное. После занятия с Фредериком – во время которого тонкая грань между «гомосоциальным» и гомосексуальным в прогоне «сцены в палатке» заставляла нас балансировать между весельем и смущением – мы спустились по лестнице плотной группой, жалуясь на голод.

Наступил полдень. Трапезная – ее иногда называли Крысиной Фабрикой, хотя с момента открытия училища качество еды значительно улучшилось, – была переполнена. Мы ели одновременно со студентами философии, лингвистами и танцорами: можно сказать, что представители трех опасных дисциплин собирались в одном месте.

Мы всемером уселись за длинным столом, где устроились с максимальным комфортом.

Я посмотрел по сторонам. Когда-то эта была парадная столовая семьи Деллехер, и, хотя ее великолепие сильно померкло после того, как здесь поставили простецкие стулья, в трапезной до сих пор можно было полюбоваться лепными карнизами на потолке. Правда, на четвертом курсе нас уже ничто не удивляло, и мы больше интересовались едой. Сегодня студентам подавали пастуший пирог.

– Я, мать его, умираю с голоду, – объявил Александр, атаковав тарелку раньше, чем остальные успели сесть. – Когда я пью этот проклятый чай, мне жутко хочется есть и курить.

– Может, если б ты завтракал, все было бы иначе, – ответила Филиппа, с отвращением наблюдая, как он запихивает в рот картофельное пюре.

Ричард подошел позже, с кремовым квадратным распечатанным конвертом, который он крепко держал в руке.

– Почта! – заявил он и сел между Мередит и Рен.

– Для всех нас? – спросил я.

– Наверное, – ответил он, не поднимая взгляда.

– Я схожу, – сказал я, и некоторые пробормотали «спасибо», когда я встал.

Наши почтовые ящики находились в дальнем конце столовой, и на стене, где висели маленькие деревянные «каморки», я первым делом нашел табличку со своим именем. Ближе всего ко мне была Филиппа, затем Джеймс, а остальные расползались по всему алфавиту. В каждом ящичке лежал квадратный конверт, на котором мелким, изящным почерком Фредерика были написаны наши фамилии.

Я отнес почту к столу и передал конверты по кругу.

– Что это? – спросила Рен.

– Не знаю, – ответил я. – Мы ведь пока не можем получить промежуточные задания по декламации?

– Не можем, – пробормотала Мередит, вчитываясь в письмо. – Это «Макбет».

Остальные тотчас замолчали и принялись вскрывать свои конверты.

Каждый год в Деллехере проходило несколько традиционных представлений. Пока погода была еще неплохой, художники копировали мелом на тротуаре «Звездную ночь» Ван Гога. В декабре лингвисты читали «Ночь перед Рождеством» на латыни. Каждый январь философы перестраивали Корабль Тесея. В День святого Валентина певцы и музыканты исполняли партию Дон Жуана, а в апреле танцоры – «Весну священную» Стравинского. Актеры-третьекурсники ставили сцены из «Макбета» на Хеллоуин и что-нибудь из «Ромео и Джульетты» во время рождественского маскарада.

Предстоящее действо было покрыто тайной, так что я понятия не имел о том, как распределены роли.

Я сломал печать на конверте и вытащил карточку, на которой красовались еще пять строк, написанных убористым почерком Фредерика.

Я уставился на карточку, гадая, не произошла ли канцелярская ошибка. Я вновь проверил конверт, но на нем точно было написано «Оливер». Может, Фредерик перепутал конверты? Я взглянул на Джеймса, чтобы проверить, не заметил ли он чего-нибудь странного, но его лицо ничего не выражало.

А ведь я предполагал, что именно он будет играть Банко в «Макбете».

– Полагаю, мы не должны ничего обсуждать, – сказал Александр, глядя слегка озадаченно.

– Угу, – буркнул Ричард с кривой болезненной гримасой. – Ты забыл про традиции Деллехера? То же самое – на рождественский маскарад мы не должны знать, кто кого играет.

Я сразу вспомнил, что в прошлом году ему досталась роль Тибальта.

Уставившись на противоположный конец стола, я пытался разгадать выражения лиц девчонок. Филиппа выглядела удивленной. Рен – возбужденной. Мередит смотрела с подозрением.

– Нам вообще надо готовиться? – спросил Александр.

– Нет, – ответил Ричард, коротко и резко мотнув головой. – Просто учите реплики и приходите на представление. Прошу прощения. – Он отодвинул стул, встал и ушел, не говоря ни слова.

Рен и Мередит обменялись озадаченными взглядами.

– Что с ним? – Мередит.

– Он был в порядке полчаса назад. – Рен.

– Ты пойдешь или лучше я? – Мередит.

– Уступаю. – Рен.

Мередит со вздохом поднялась, оставив половину пастушьего пирога. Александр, который уже прикончил свой, некоторое время смотрел на него, прежде чем спросил:

– Думаете, она вернется доесть его?

Джеймс подтолкнул к нему тарелку:

– Лопай, дикарь.

Я бросил взгляд через плечо. В углу, возле стойки с электрическими чайниками, Мередит нагнала Ричарда и, сильно нахмурившись, слушала его. Она коснулась его руки, что-то сказала, наверное, задала вопрос. Он пожал плечами и убрался восвояси, но я заметил, что его взгляд туманился растерянностью и разочарованием. Она испуганно посмотрела ему вслед, вернулась к нам, заявила, что у Ричарда мигрень и он возвращается в Замок. Очевидно, не заметив, что ее тарелка исчезла, она снова села.