– Мне домой пора.

– Так быстро? – Это не Егор спросил, Яна.

А он отставил стакан, поднялся и произнес в который уже раз:

– Идем.

Мама сразу спросила, где я была столько времени. А я ответила, что встретила на улице одноклассниц и погуляла с ними немного. Это, конечно, вранье, но…

Она бы не стала сердиться и ругаться. Я соврала не поэтому. Она бы стала выспрашивать. Подробно. Кто такой Егор? Хорошо ли я его знаю? Куда мы ходили? Что делали? А я не хотела о нем говорить. Не хотела, и все. Тем более с мамой. Тем более про крышу.

Высоты я не боюсь. Запросто могу смотреть вниз с моста, например, или с балкона. Мы живем на втором этаже – несерьезно, а вот мамина подруга тетя Таня – на седьмом. И это даже выше, чем было на крыше. Но по-другому, совсем по-другому.

На балконе тесно и как-то слишком просто, только и чувствуется большое расстояние до земли. На крыше не так. Там места много, и кажется, что не стоишь на чем-то, а вырос-вырос-вырос, дотянулся почти до неба.

Оно действительно ближе. Если еще поднять руку, встать на цыпочки, изо всех сил устремиться вверх, тогда, возможно, и правда дотронешься. Хотя бы кончиком пальца. Я бы попробовала. Если бы была одна.

Небо, наверное, прохладное и гладкое, как стекло. Или, наоборот, мягкое, но все равно гладкое, словно шелк. Промнется чуть-чуть от касания. А облака пухлые и пышные. Если отщипнуть кусочек, он непременно растает на пальцах сахарной ватой. Только без неприятного липкого следа.

Иногда мне хочется, чтобы одно облако опустилось вниз. Прямо к моим ногам. Я бы забралась на него, а оно бы опять поднялось. Высоко-высоко! Туда, где кругом лишь синее и белое и земли почти не видно. Зато есть твердая уверенность, что она существует, не так уж и далеко, и на нее в любой момент можно вернуться.

Я бы, наверное, вот что сделала. Встала бы на середину облака, раскинула руки в стороны и упала. Назад. И валялась бы, наполовину утонув в облачной пене. И орала бы стихи. Неважно какие. Да хоть про мишку косолапого, который идет по лесу и собирает шишки. Или что первое в голову придет. Лишь бы хоть немного складно и с ритмом:

Интересно, а так можно говорить: «крылами»? А даже если нельзя, наплевать. Никто же не услышит.

Или нет. Я бы прыгала. Как на батуте – облако же обязательно должно пружинить. И прыгала бы, и прыгала. И все равно бы орала стихи. Во все горло. Чтобы слова улетали еще выше, в космос, и там их услышали бы какие-нибудь инопланетяне и долго думали бы, что это значит.

Глупо, да?

А он зачем-то полез на парапет, Егор.

Тоже глупо. А еще страшно. И сердце бьется как-то не так, и внутри горячая пустота, дрожащая, словно марево в жаркий день. От нее и дышать трудно. Вдыхаешь, а не выдохнуть. Не хочешь думать, а все равно думаешь: упадет-упадет-упадет! И дальше тоже легко представляется, как будет.

Не хочу вспоминать. Но вспоминается. Тоже против воли. И мысли, и ощущения, и силуэт на фоне неба.

Дурак.

Не понимаю. Зачем все это было? Вообще ничего не понимаю. Поступки, слова. Будто я тоже инопланетянка.

А Яна разговаривала с ним так, словно пыталась уличить, словно пыталась заставить его все-таки сказать правду. Как будто он обманывал – ее, меня, себя.

Леха, едва заметил Олесю, сразу к ней подвалил с покаянным видом:

– Лесь, извини. Ну, что я вчера не смог. Совсем из головы вылетело, что мы уехать собирались. А родители, они же такие. Семейные традиции для них святое, не свернешь.

Егор стоял чуть в отдалении и смотрел совсем в другую сторону.

– Ты ведь не расстроилась, правда? – продолжал Леха. – Гор тебя не обижал?

– Нет. – Олеся отрицательно замотала головой.

– Ну, я исправлюсь. Вот в следующий раз… честное слово. В кино. Как обещал.

Сейчас должно получиться возразить ему, как Олеся и хотела с самого начала. Не надо следующего раза. Ни кино, ни обещаний.

– Не…

И опять перебили. Но теперь – Лара.

– Леша, привет! – воскликнула нарочито громко и заставила Олесю умолкнуть.

Даже не столько словами, сколько пронзительным, тяжелым взглядом. Обращалась к Томилину, а смотрела на Олесю. Еще и замерла на месте на несколько мгновений, прежде чем двинуться дальше по коридору.

– А, привет! – бросил Леха ответное, торопливое, равнодушное, как бы между делом, и опять развернулся к Олесе.

Но тут рядом возник Егор, хлопнул друга по плечу, кивнул головой в сторону распахнувшейся двери кабинета:

– Пошли. – И добавил уже на ходу: – Ты бы все-таки поговорил с Ларой. Объяснил, что ей ничего не светит.

– Да ну, – поморщился Леха. – С ней связываться… Лучше подожду, когда ей самой надоест. Особо же не напрягает.

– Это тебя не напрягает, – бросил Егор. – Но ты и о других подумай. – И прибавил шаг.

Томилин запоздало рванул следом:

– Гор, ты это про что сейчас? Ну скажи! Я не понял.

А Олеся так и осталась с набором непроизнесенных слов.

Она и раньше чаще молчала, и это ее не тяготило. Потому что не хотелось говорить и не требовалось: никто не обращался, не ждал ответа. От ее слов ничего не зависело. Наверное, поэтому Олеся и не успевала их произносить даже теперь, когда это стало необходимо.

Фразы, которые обязательно надо было сказать, но которые так и остались невысказанными, накапливались и накапливались, связывались в непрерывную нить, опутывали все сильнее, сковывали, мешали.

После уроков Олеся отправилась в школьную библиотеку. В учебнике по алгебре не хватало нескольких страниц, как раз тех, по которым сейчас занимались. Библиотекарь выслушала ее, сочувственно качнула головой.