Психология

Я примерно знаю, что вы о нас думаете: боже, как они одиноки! Из чего вы исходите? Одиночество — удел преследуемых людей, и нас вы относите к их числу. Вы даже убеждены, что в случае провала иные страны списывают разведчиков со своих счетов, не всегда имея возможность признать их «своими», чтобы затем обменять. Это я ваши мысли цитировал, теперь свои: обменивают нас, обменивают и «своими» признают! И я тому классический пример…

Эпизод (из беседы)

У меня было несколько, как я понимаю теперь, наивных просьб, в ответ на которые Ведущий недоуменно пожимал плечами, а Лонгсдейл и его коллеги отшучивались. Так, однажды я попросил, чтобы «для полноты ощущений» меня познакомили с «любым» — оценили? — арестованным у нас американским или английским шпионом, которому я мог бы задавать вопросы, связанные с психологией провалившегося разведчика. Ведущий, как я сказал, был в некотором недоумении, а Конон Трофимович под дружный смех присутствующих произнес: «Во-первых, ими занимается другой отдел, не наш, а во-вторых, откуда мы возьмем для вас шпионов, если сегодня, слава богу, не тридцать седьмой год!»

Провал

Сцену ареста Лонгсдейла я видел в английском художественном фильме, ему посвященном. В роли советского разведчика был актер, внешне похожий на Конона Трофимовича: скуластое лицо, восточные глаза, небольшая по габаритам фигура, аккуратно сидящий костюм, стрижка бобриком. По фильму: Лонгсдейл сидит в парке на скамейке, вокруг тихо и пусто, к нему подсаживается агент, и в то мгновение, когда они обмениваются свертками, из всех кустов появляются полицейские и люди в штатском, одновременно человек пятьдесят, и кидаются к Лонгсдейлу. Немедленно встав со скамейки и протянув вперед руки, Лонгсдейл спокойно говорит офицеру, надевающему ему наручники: «Прошу вас отметить в протоколе, что я не оказал сопротивления при аресте». Голос за кадром: «Благодаря этому обстоятельству он получил потом на десять лет меньше того, что мог бы получить…»

Фильм мы смотрели вдвоем. Конон Трофимович комментировал. Про сцену ареста сказал, что снято довольно близко к истине. Потом добавил: когда на него надели наручники и обыскали, нет ли оружия, он заметил, что один полицейский зорко следит за тем, чтобы арестованный не проглотил ампулу с цианистым калием (вероятно, по нашумевшей ленте «Пять секунд, и я умираю!»). «Мне казалось, продолжал Конон Трофимович, — что все это не со мной происходит, какой-то кошмар! Я бы сказал: как в кино! Хотя и понимаю, что степень реальности происходящего зависит от когда-то избранного амплуа. Поясню. Ни страха, ни волнения я не испытывал. Кто-то из полицейских, держа мои руки в своих, явно считал мой пульс и до того был поражен спокойным ритмом, что вытаращил на меня глаза. Тогда я спросил его: «Вы врач?» Он ответил: «Мы везем вас в Скотленд-Ярд, вы это понимаете?» Куда меня повезут, я знал еще двенадцать лет назад!..

Судьба

Я находился в районе города Джабраил. Сидел как-то в ресторане, рядом рос огромный клен, из-под которого вытекал ручей; ресторан как бы сросся с кленом, его второй деревянный этаж словно жил на разросшихся ветвях. Огрызком чернильного карандаша написал на столе строки, вдруг пришедшие в голову:

С пути-дороги совсем я сбился,

А потому попал сюда.

Воды холодной и я напился

Под этим кленом из родника…

Короче, решил бежать. По мелководью перешел реку Аракс, сел на том берегу, долго мучился, думал идти обратно, но вошел в воду только по щиколотки. Она охладила. Зачем-то помыл ноги. Мне фантастически повезло: граница была позади, я — в Иране. Первыми меня заметили жители деревни, позвали полицейского.

И началась моя одиссея.

Полицейский переправил меня в Тебриз, в тюрьму, которая называлась «шахрабани» — полицейская, через несколько недель я уже очутился в Хурамабаде, в армейской тюрьме — «дэжбани», а потом в лагере «Камп», где почти не кормили и не поили, держали на солнцепеке. Чуть не сдох. Просидел в общей сложности восемь месяцев, пока меня не отправили на поселение в Исфаган. Там я познакомился со старым эмигрантом Александром Благообразовым, который бежал вместе с женой из России еще двадцать лет назад, в 1933-м. У него была в Исфагане механическая мастерская. Отнесся он ко мне с пониманием и сочувствием, дал взаймы немного денег и свел с брюхатым Селгани, владельцем дохленького электрорадиомагазина. Я стал работать, руки у меня золотые плюс четыре курса технического вуза. Но платил он мне всего три тумана в сутки: хватало, чтоб не помереть с голоду. «А я еду, а я еду за туманом…» Увидев, что я действительно хорошо разбираюсь в радиоаппаратуре, Селгани открыл при магазине мастерскую по ремонту. Через год мы с ним стали компаньонами. Между прочим, брюхатый эксплуататор был членом какой-то левой партии Ирана, подозреваемой в связях с коммунистами. Не без моей помощи Селгани вскоре последовал туда, откуда я уже вырвался. Магазин и мастерская перешли ко мне, от семьи толстяка я откупился небольшой суммой и даже отдал долг Благообразову. Тут-то он и свел меня с Волошановским и Кошелевым, после чего начался мой «американский» период жизни. Эти два типа были сотрудниками ЦРУ и находились под началом Стива (Стивенсонна).

У меня тогда уже была мысль вернуться в Союз, я даже несколько раз подходил к советскому консульству в Исфагане, но войти не решался: грехи не пускали. Стив завербовал меня у себя на квартире, предварительно выяснив, что я могу. Что я мог? Кроме прочего, я имел профессию радиста-оператора: закончил в Кемерове полугодичные курсы с любительским статусом. Стив проверил мои способности: слух, память, умение различать цвета (кстати, я дальтоник), знание «морзянки», скорость работы на ключе, даже попросил напечатать текст на пишущей машинке. Потом мы втроем (я, Стив и Кошелев) самолетом перелетели в ФРГ, причем совершенно официально: документы мне дали «натуральные». Где-то под Мюнхеном, километрах в тридцати — сорока от города, в каком-то старом особняке меня проверили на «детекторе лжи» и, несмотря на то что я, будучи в действительности Аркадием Голубом, назвался детектору Антоном Алексеевским, он подтвердил, что мои сведения правдивые. Смех!

Потом меня отправили в Баварию, и я шесть месяцев прожил на конспиративной квартире со Стивом и Кошелевым. Кошелев обучал меня парашютному делу, топографии, фальсификации документов, а Стив — самбо и «свежей советской действительности»: какие в СССР за последние три года появились марки телевизоров, типы самолетов и грузовиков, какие вышли новые законы, чтобы я в случае заброски не был «оторван от жизни». Но до заброски дело пока не доходило, да я и не рвался. Откуда-то они все же узнали потом, что я не Алексеевский (фамилия жены), а Голуб, что был судим за вооруженный разбой, осужден и бежал из лагеря, находящегося в Средней Азии. Досталось мне на орехи! Нет, не за разбой и побег, а за сокрытие настоящего имени, прошлое же мое их как раз устроило, потому что даже с повинной мне теперь назад хода не было. А я сказал, что наврал им нечаянно, просто хотел проверить детектор и был уверен, что он меня все равно раскроет, я же не виноват, что ваш детектор липа! Они посмеялись над моей «наивностью» и передали американскому майору Майклу Огдену. Он увез меня из Германии в США.