— А теперь, значит, одни приятности у тебя?

Гаврила подначку почувствовал, на мгновение задумался — ответить грубияну или нет, но все же ответил.

— Ну, не одни, а, однако князь мне друг!

Колдун не поверил. А может быть, не гостю не поверил, а в княжескую дружбу Он повернулся и пошел обратно.

— Таких друзей у князя как собак не резаных.

Гаврила хотел обидеться и возразить, но колдун грозно сказал:

— Рот открой.

Гаврила открыл рот.

— Язык высуни.

Гаврила сделал как просили.

Колдун тут же отвернулся от него и начал переставлять горшки, что стояли на лавке перед входом в дом, встряхивая некоторые и прислушиваясь к тому, что творилось внутри. Глядя колдуну в спину, какое-то время Гаврила мотал головой, пытаясь мычанием привлечь к себе внимание Митридана.

— Ну, что тебе еще? — обернулся тот.

— Ы осил, обы а аык эбе оказал, — прогундосил селянин.

— Я? — удивился колдун. — Чтобы язык показал?

Он держал в руках кувшин и прислушивался к тому, что происходит за глиняными стенками.

— Это еще зачем?

— Ты просил, — повторил Гаврила уже внятно.

— Нужно больно…Я хотел тебя занять чем-нибудь. Говоришь много. Мешаешь.

Взвесив кувшин в руке, он вдруг грохнул его об угол дома и отряхнул ладонь о ладонь. Увидев, что руки колдуна освободились, Гаврила быстро сунул в них курицу.

— Помоги, колдун! Поможешь? А?

Митридан посмотрел на него, подумал о чем-то о своем и покачал головой.

— Помочь тебе может либо тот, кто это с тобой сделал, либо колдун посильнее меня.

Гаврила принял это как отказ. Он упал на лавку и обхватил голову.

— Ох, несчастный я! — запричитал селянин. — Ой, худо мне! Всех волхвов, колдунов, шептунов и акудников в городе обошел, и никто помочь не может мне бедному.

Колдун кивал не прислушиваясь к словам, потом понял, что сказал Гаврила.

— Всех? Ты что и у Хайкина был?

— Был, — подтвердил Гаврила угрюмо. Он поднял голову и посмотрел колдуну прямо в глаза. — Ничего мне Хайкин не сказал.

Его подбородок задрожал.

— Бедный я несчастный!

Глаза у колдуна выпучились, и он переспросил.

— Ты был в княжеском тереме и живой ушел?

Гаврила в отчаянии не ответил, но и так все было ясно. Колдун завистливо покачал головой.

— Дуракам и верно везет… Но чтоб так вот… Кого другого уже на кол бы посадили, а…

— Князь мне друг, — гордо напомнил Гаврила. — Мы с князем, бывало…

— Был, — поправил его колдун. — Был друг.

Митридан выбросил курицу во двор, и та понеслась по нему, подальше от людей и страшных колдовских горшков. Масленников дернулся, было за ним, но колдун остановил Гаврилу, потрепав по плечу.

— Да и не твой друг, а твоей глупости. Чудачеству твоему дурацкому — от своей тени прятаться. И нечего тут скулить. Не несчастный ты, а счастливый. Ты из княжеского терема живой ушел. Второго такого счастья у тебя в жизни уже не будет.

С каждым словом колдун тыкал его в грудь, и Гаврила отступал под этими тычками к двери. Он отступил на шаг, сделал другой, третий.

— Ты чего несешь?

Колдун обошел его и, как ни чем не бывало, вернулся к своим колдовским занятиям. Сорвав обвязку, с первого кувшина, он выпустил из горшка яично-желтое облако. Гаврила опасливо отодвинулся.

— Ты еще ничего не понял?

В голосе колдуна Гаврила уловил самую настоящую жалость.

— Как ты вообще до меня добрался, удивляюсь… Ты князю теперь первый враг. Я слышал, он хотел тебя князю Владимиру показать, а ты вон ему какую свинью подложил. Такого и от самых близких друзей не терпят, а уж от тебя… Хотел он тобой князя Владимира развлечь — так и развлечет. Только по-другому… Посадит он тебя на кол — вот будет развлечение князьям. Нет у него другого выхода.

Гаврила норов княжеский знал не хуже колдуна и побледнел. Кинув на него косой взгляд, Митридан продолжил.

— Ну, сам посуди… Князь Владимир приедет посмотреть, как ты от своей тени убегаешь, а у тебя, оказывается, вообще ее нет. Что он про все, про это подумает? Какими глазами на князюшку посмотрит? А?

Гаврила затряс головой не оттого, что было что возразить, а просто от страха. Тогда колдун сказал:

— Чтоб он не подумал, что вы с князем его столько времени за нос водили, Круторог тебя, его не дожидаясь, на кол посадит. Да он тебя и без этого посадит. Просто от огорчения.

Масленников заерзал, не решаясь перебить мудреца, и только когда тот кончил, робко сказал:

— Ну, все ведь может остаться по-прежнему. Я ведь могу продолжать ходить, как ходил… Никто и не узнает…

Митридан посмотрел на него умиленно. Что Гаврила человек недалекий он догадывался, но что вот настолько… Даже без злобы объяснил:

— Я бы за такое на месте князя обиделся. Это ж ни в какие ворота… Тени нет, а ходит по-прежнему… Если что-то случилось, то нельзя делать вид, что ничего не произошло…

Облако, видно, посчитав, что всем тут не до него, попыталось уйти сквозь стену, но Митридан был начеку. Он посыпал его чем-то вроде соли и то, разом огрузнув, шлепнулось на стол.

— Да за одно это князь всех нас на колья пересажает и свободных кольев у него еще останется предостаточно.

Ребром ладони колдун разрубил это на несколько частей и стал наблюдать, как обрубки корчатся на столе, пытаясь соединиться воедино.

Гаврила молчал, не видя что происходит рядом с ним. Лицо его сморщилось. Колдуну он отчего-то поверил. Наверное, оттого, что безразлична была его, Гаврилова, судьба этому зайде. Никогда они друг друга не знали, не виделись. Вот и сейчас постоят недолго рядом и снова разойдутся в разные стороны. Каждый по своему делу.

— И что делать мне теперь?

— Откуда я знаю, что тебе делать? — Митридан ловко подхватил кусок и начал мять ладонями словно тесто, скатывая из него шар. — Наверное, сидеть на плоском, да ждать пока князь сам о тебе вспомнит.

Гавриле не надо было напоминать, чем это для него закончится. В открытую дверь виден был княжеский двор, заостренные колья и дружинники княжеские, что сидели на бревнах рядышком. Оттуда доносилось мерное тюканье топора.

— Не для тебя ли вострят?

Гаврила долго стоял, не произнося ни слова — то ли думал, то ли боялся, то ли топор слушал, а потом он сглотнул пересохшим горлом и еле слышно прошептал.

— А если сбежать?

Мир за городскими воротами был страшен. Гаврила его и не знал вовсе и оттого не мог даже представить, что будет делать там, оторванный от родной земли, от избы, от хозяйства, но оставаться здесь было еще страшнее.