Цифра, которую стоит принять во внимание: в мае все виды деятельности, вместе взятые, за вычетом расходов принесли прибыль около шестидесяти тысяч долларов. Я помню, как двадцать первого апреля мой капитал превысил рубеж в сто тысяч долларов. Я нахожусь в Кении без малого пять месяцев.

К тому же я нашел молодую женщину с зелеными глазами, которая улыбнулась мне вслед, как овернец Брассенсу, когда меня в бермудах везли в воронке.

Она говорит, что ей двадцать четыре года и она приехала в Момбасу в начале января, по сути, накануне моего ареста. Ее зовут Сара Кайл, и она работает администратором в отеле White Sands. Что касается ее роста, то мы подходим друг другу при условии, что она не будет носить слишком высокие каблуки. Она тоже говорит по-французски.

– Я училась в Школе гостиничного менеджмента Лозанны.

Когда ее зеленые глаза смотрят на меня, я всегда вижу в них веселые искорки, будто я самый большой чудак, который встретился на ее пути, и она только и ждет, чтобы я рассмешил ее до слез.

– Я такой смешной?

– С вами весело. Вы очень забавный.

Это немного задевает меня. Я говорю:

– Уже неплохо.

– Что вы делали в той клетке?

– Я представил себя канарейкой и решил спрятаться от кошки.

– Судебная ошибка.

– Это точно.

– Впервые вижу судебную ошибку в бермудах.

У нее треугольное лицо, голова слегка откинута назад, острый взгляд полуприщуренных глаз; она оценивающе смотрит на меня, и я чувствую себя неловко, словно пятнадцатилетний мальчишка. Я не знаю, как подкатить к ней, чтобы затащить ее в постель. Она не идет навстречу. Седьмого января, на следующий день после моего освобождения, я пригласил ее на ужин, однако она отказалась. Днем спустя (как мне кажется, случайно) я встречаюсь с ней в коридоре, ведущем в мой номер. Она заходит ко мне, чтобы, по ее словам, убедиться, все ли в порядке в номере. Она проверяет работу душа, ванны, сливного бачка унитаза, розеток и выключателей, кондиционера, смотрит, как закрываются выдвижные ящики и застекленная дверь на балкон. Я говорю:

– Вся проблема в постели. Она очень жесткая.

Она раздевается и голая растягивается на кровати, скрестив стройные ноги и закинув руки за каштановый затылок. Она делает несколько движений бедрами, как бы доказывая, что пружины матраса в полном порядке. Я говорю:

– Это просто потрясающе! Еще утром он был жестким. Вы позволите?

– Прошу вас, – отвечает она.

Я тоже раздеваюсь, и скоро мы уже вдвоем проверяем жесткость матраса. Один час, два часа, и наконец она заявляет:

– Я была уверена, что у нас все самое качественное.

На что я отвечаю:

– Я тоже.

Только за июль я заработал семьдесят восемь тысяч долларов. Мое представительство в Найроби показывает высокую эффективность работы. Но июль – это прежде всего начало золотой поры – насыщенного и короткого периода моей жизни, связанного с золотом.

Я познакомился с Хаяттом в конце апреля во время поездки в Найроби. Та встреча не произвела на меня особого впечатления, и о ней я бы вскорости забыл, если бы две недели спустя тот же Хаятт не появился в Момбасе.

– Как работают джипы?

Это он продал мне автомобили. Мы сидим в баре White Sands, но, желая поговорить со мной с глазу на глаз, он уводит меня на пляж, где, проявляя толстокожую бесчувственность, резвится целый выводок голландцев с красной, как у вареных раков, кожей.

– Я слышал о вас, – говорит Хаятт.

Вопросительно смотрю на него.

– От индийца, который представляет ваши интересы в Найроби, и от его земляков из Момбасы – тех, что прозвали вас Маленьким Шефом.

И он перечисляет их имена. Хаятт говорит, что впечатлен моим быстрым успехом и считает, что мы должны работать вместе. Он как раз ищет партнера.

– Речь идет о золоте.

– Почему я?

– Потому, что эта работа для двоих. Вы сможете вложить деньги в дело.

– А почему не вы?

– Разве кто-то сказал, что я не буду вкладывать деньги? Буду. К тому же индийцы вам доверяют.

Все происходит довольно быстро. Короче говоря, все ждали только меня. Менее чем через две недели после того, как оговорены основные условия сделки, мы с Хаяттом проводим нашу первую операцию. Все относительно просто: поступающее из Южной Африки золото продается индийцам из Калькутты или Бомбея, которые прибывают морем и ждут нас на условной границе территориальных вод. Почему индийцам (иногда их заменяют английскими евреями: настоящее имя Хаятта – не Хаятт, я совершенно случайно узнаю об этом позже)? А потому, что ввоз золота на территорию Индийского Союза если не запрещен, то по крайней мере строго регламентирован, и это притом, что сами индийцы издавна обожают золотые украшения. Если принимать во внимание численность населения Индии, то рынок золота здесь просто огромный.

Детали операции почти классические: золото, разумеется контрабандным путем, прибывает в виде слитков через Родезию, Замбию и Танзанию. В Момбасе его качество вначале проверяет эксперт, признанный всеми сторонами сделки, в нашем случае еврей из Амстердама, имеющий двойное британско-израильское гражданство и курсирующий с этой целью между Тель-Авивом и Найроби. После оценки качества золото переплавляется, чтобы превратиться в опоры мачт, якоря, якорные цепи и даже кнехты. Эксперту выплачивается два процента от суммы сделки, от восьми до десяти процентов – литейщику. Остается осуществить самую щекотливую и, быть может, самую опасную часть операции: в открытом море обменять золото на доллары, поступающие из Бомбея или Калькутты. Явиться к покупателю с грузом желтого металла, с открытой душой и с губами бантиком очень рискованно, особенно среди ночи. Обычно в таких случаях предусматривают сложную систему обмена заложниками, делят банкноты на две части и передают их в два этапа – словом, много разных перипетий, которые абсолютно меня не радуют и приведут к тому, что я не стану задерживаться в этом незаконном и весьма необычном для меня бизнесе. Что касается Хаятта, то он был в своей тарелке. Кажется, что ощущение опасности только улучшает его настроение. А чтобы расслабиться, он литрами поглощает виски. Он всегда готов быть заложником – ответственная роль, на которую я вряд ли согласился бы.

Он будет выполнять эту роль каждый раз и всегда напиваться до такой степени, что от него не будет никакого толку. Даже если бы ему угрожали пушкой, он, возможно, сам засунул бы свою голову в жерло и пел бы маршевую песню британской армии «Долог путь до Типперери». Пять раз мне с большим трудом приходилось буквально вырывать его из объятий временных тюремщиков – настолько он успевал к ним привязаться.

Я провел всего пять операций. Первую – в конце мая, три – в июне, последнюю – в июле. Прибыль от каждой из них – чуть более тридцати пяти процентов. В первый раз я вложил тридцать тысяч долларов. Для пробы. Попробовал. В следующие операции я поставил на карту почти весь свой капитал. Только в последней, июльской, операции прибыль составила около восьмидесяти пяти тысяч долларов при ставке в двести сорок тысяч.