По всей вероятности, эта популяция действительно была в высшей степени примечательной, поскольку ее почти всегда упоминают и так называемые «христианские итинерарии» – путевые книги, предназначенные для паломников, направляющихся в Святую землю. Так, нотариус Бургхардт, служивший при Фридрихе Барбароссе, сообщает о том, что леса Палестины кишат бабуинами, жизнь которых он имел возможность наблюдать вблизи Кармеля. Он достаточно подробно описывает их повадки, хотя и уточняет, что наиболее хитрыми, непредсказуемыми и опасными для человека являются бабуины иерусалимские. Дитмар из Мерсебурга побывал в Хайфе – которою он также называет Порфирией – в те времена, когда город был почти полностью разрушен – как он утверждает, «сарацинами». Он пишет, что на Кармеле обитают львы, леопарды, медведи, волки, олени, серны, дикие козы, животное «свирепое и еще более ужасное, чем лев», которое местные жители называют «лонзан»; но все же и он выделяет бабуинов и павианов, про которых сообщает, что их обычно называют «лесными собаками».

В том, что палестинские бабуины – с их удивительной стадностью – производили на европейского путешественника неизгладимое впечатление, нет ничего удивительного. Действительно, популяции животных, до такой степени напоминающие человеческие сообщества, в Европе того времени не были известны и – более того – по всей вероятности, были с трудом представимы. Книга «Легенды Святой земли», изданная в 1906 году под редакцией Мармадуке Пикталя, даже сообщает, что в бабуинов превратились жители Акабы, не соблюдавшие субботу, однако это сообщение едва ли можно счесть достоверным. Впрочем, и задолго до Пикталя – со смесью удивления, восхищения и некоторого недоверия – европейские путешественники описывали удивительную рациональность поведения бабуинов – почти безупречную корреляцию их поведения со вполне однозначно обозначенными целями – и их видимую способность планировать свои поступки с оглядкой на достаточно значительный промежуток времени. В некоторых смыслах – о которых пойдет речь ниже – способность бабуинов подчинять свое поведение рациональной цели представляется совершенно удивительной. И все же следует сразу же уточнить: согласно описаниям, оставленным путешественниками, цели бабуинов обычно ограничивались теми, которые лежали в плоскости личного удовольствия, питания, спаривания, самосохранения и преумножения коллективных образов стадности.

Подобная удивительная рациональность – часто превосходящая человеческую – проявляется в первую очередь в формах охоты, привычной для бабуинов. Обычно бабуин становится агрессивным либо в стаде, либо при столкновении с заведомо слабейшим противником. При иных обстоятельствах поведение бабуина может содержать скорее элементы символической агрессии – агрессивные и неприязненные жесты, злобное шипение, – не переходящие, однако, к собственно охотничьей активности. Впрочем, подобная рациональная оценка противника характерна и для многих других животных. В то же время, в отличие от большинства животных, в тех случаях, когда нечто, представляющее ценность для бабуина – будь то еда или предметы, на которые направлены иные его желания, – находится в руках противника равного или сильнейшего, бабуин будет склонен скорее просить, нежели пытаться отобрать силой. Во многих подобных случаях бабуин будет стараться подойти поближе, старательно копируя движения обладателя желанного предмета и даже пытаясь почесать ему спину. Впрочем, если этот обладатель засыпает, поведение бабуина резко меняется. Оно становится не только рациональным, но и решительным, и включает массу уловок для получения нужной ему вещи. Судя по рассказам путешественников, нередки были и такие случаи, когда бабуины убивали своих противников во сне. Резкие переходы бабуинов от раболепного подражания своим жертвам к приступам, на первый взгляд, неконтролируемой злобы часто упоминались в рассказах того времени. Их жертвами могли становиться и люди.

Наибольшее разочарование постигало, пожалуй, тех, кто пытался кормить бабуинов. Часто, наевшись досыта, бабуины пытались укусить руки, их кормившие, – и проделывали это с шипением и неприязнью, вызывавшими искреннее изумление. Впрочем, так происходило скорее со случайными путешественниками и паломниками. В этих случаях – как кажется, благодаря остро развитому поведенческому рационализму – бабуины понимали, что в дальнейшем эти люди не представляют для них особой ценности. Иначе складывались отношения бабуинов с местными жителями. Монахи-кармелиты из монастыря в долине Сиах рассказывали, что поначалу они пытались приручить бабуинов, подкармливая их монастырской едой. Едва ли можно представить себе занятие более бессмысленное. Пока бабуинов кормили досыта, они демонстрировали многочисленные внешние признаки глубокого расположения, радостно подпрыгивали при появлении людей и даже лизали им руки. Более того, при определенных обстоятельствах – благодаря паническому страху асоциальности и несмотря на свой почти врожденный рационализм – бабуины приводили с собой других бабуинов, для того чтобы разделить с ними избыток монастырской еды. Часто и эти бабуины тоже начинали повизгивать и подпрыгивать. Однако человеку не следовало себя обманывать в отношении смысла этих повизгиваний; подобные внешние проявления не имели ничего общего с благодарностью верной собаки.

При первых же признаках опасности бабуины исчезали из окрестностей монастыря или даже обнаруживались в лагере осаждавших. Когда же еды становилось меньше или ее запасы иссякали – а в монастыре, разумеется, бывали и голодные годы, – довольное повизгивание бабуинов сменялось криками ненависти, поистине удивительными. Более того, как это ни странно, злоба бабуинов не проходила вслед за мгновенным животным разочарованием и сохранялась надолго. Подобные эмоциональные переходы, свойственные бабуинам, не раз озадачивали монахов и становились предметом подробных описаний и споров. Еще больше их удивляло то, что особая ненависть бабуинов была направлена именно на тех людей, которые их кормили в предыдущие сытые годы. Действительно, по отношению к тем монахам, которые палками отгоняли их от монастыря и монастырских угодий, бабуины испытывали скорее страх, в то время как к тем, кто их кормил, они надолго наполнялись неугасающей ненавистью. В одну из таких голодных зим два монаха – из числа тех, кто до этого подкармливал бабуинов вопреки запрету настоятеля, – были даже растерзаны их стадом. Нет необходимости говорить, что и иная помощь бабуинам – а поначалу монахи, например, пытались спасать их от лесных пожаров – редко оставалась безнаказанной для незваных спасателей. Бабуины воспринимали помощь как естественную и им неизбывно причитающуюся, а не получая ее при других обстоятельствах, наполнялись жгучей ненавистью.

И все же наиболее удивительным является, пожалуй, то, что – согласно средневековым бестиариям – в отличие от большинства животных бабуинам была доступна достаточно сложная форма символического языка. Разумеется, абстрактные понятия практически не могли быть выражены на этом языке; да бабуины в них и не нуждались. Более того, когда путешественники пытались привлечь внимание бабуинов предметами, не имеющими непосредственного отношения к существованию последних, бабуины убегали с криками возмущения и отвращения. Ту же самую реакцию вызывали почти любые попытки передать бабуинам ту или иную информацию, не относящуюся к непосредственному кругу их экзистенциальных интересов. Впрочем, то, что воспринималось средневековыми путешественниками в качестве некоторой приземленности, характерной для склада мысли бабуинов, с современной точки зрения свидетельствует скорее об их практичности и нежелании предаваться праздным построениям и фантазиям, столь характерным для средневекового человека. В то же время круг понятий и символических средств, необходимых для выражения социальной организации в сообществе бабуинов, был чрезвычайно богат. Более того, некоторые путешественники не без изумления отмечали его превосходство над аналогичным инструментарием, находившимся в распоряжении человека того времени – и в особенности человека странствующего и поэтому не являвшегося интегральной частью какого бы то ни было нерушимого сообщества.