— Амуры? — Я подавила улыбку. Этот Павел Константинович, с виду грубоватый солдафон, так осторожно и деликатно подбирал слова. Прямо мило.

— Половые связи, — уточнил он, слегка смутившись. — Ну и всё, что к ним относится. Обжимания, поцелуи… Ничего такого быть не должно.

— Не будет, — легко пообещала я.

— Просто, понимаешь, ты там будешь одна девушка. Среди двенадцати парней. То есть тринадцати уже, на днях новенького приняли. И я так и вижу, как они начнут тебя окучивать. Я их даже понять могу. Двадцать лет, сплошные гормоны. Мы сами в армии, помню, только о девушках и думали. Просто они — другие. Для них хочу — это всё. Ты это имей в виду. Если что — говори мне. Но главное, сама не плошай, не давай повода. Нельзя — значит, нельзя. Даже если вдруг… ну, мало ли... вдруг кто-то понравится. Всё равно — запрещено. В прошлом году работала у нас женщина. Тридцать лет, замужем. Закрутила с девятнадцатилетним. Как вспомню потом, что устроили его родители…

Павел Константинович скривился брезгливо, покачал головой.

— Так что не подведи.

— Буду неприступнее Китайской стены, — улыбнулась я.

— Пфф. Что им стены! Вот у нас по всему периметру охрана, видеонаблюдение, строго всё. Стены глухие. Ни туда ни сюда не пробраться… по моим представлениям. И вот приехал на днях этот новенький. Тимур. Пацан совсем, самый молодой из всех. Школу только закончил. И тут я выясняю, что на второй день он самовольно уходил из лагеря. Это у нас чэпэ. Я ему: «Нельзя! Запрещено!» А этот салага мне нагло в лицо: «И кто меня остановит?». Но главное — как он смог-то? Через пост не проходил, я смотрел по записям. Потом выяснил, что через стену перебрался. А там за стеной обрыв. Горы же. Рискованно, вообще опасно. Нормальный человек даже не сунется. Даже я бы не стал… А этому плевать. Ему, видишь ли, курить захотелось. У нас сигареты запрещены. Не продаются, как и алкоголь. Вот он и сходил в магазин в ближайший посёлок за пять километров.

Мне тоже это не понравилось. По словам секретарши я представляла себе чуть ли не Алькатрас, а тут вчерашний школьник свободно ушёл-пришёл.

— И вот я его поймал, выдал ему всё, что накипело… ну, без рукоприкладства, конечно. А он мне, думаешь, что сказал? Что так и будет делать дальше. И вот это своё: и кто меня остановит? Ну, пришлось пойти на уступки. Разрешили им курить. Продавать даже стали. Потому что если этот бэтман в другой раз сорвётся, сесть никому не захочется.

— Понимаю…

— Они все не подарки. Один Алик Рудковский чего стоит. Тот самый, который ДТП прошлой осенью устроил, слышала, наверное? Мать его в Центризбиркоме. Он уже третье лето у нас. Ведет себя как хозяин всей местности. Но даже с ним проще, понятнее. Говнюк он редкостный, конечно, но договориться с ним можно. Но этот Тимур… от него просто не знаешь, что ждать. Как к нему вообще подступиться. Как-то подействовать на него невозможно. Вот он сказал, что уйдет и его никто не остановит, и ты откуда-то понимаешь, что так оно и есть. Не знаю, как объяснить толком, но смотрю на него — и не по себе. Бывают такие люди, ну ты, как психолог, должна меня понимать…

Около девяти вечера мы прибыли на место. Последний отрезок пути дорога поднималась среди гор, а сам лагерь располагался на вершине холма, на плато. Ворота, едва мы проехали охранный пост, сразу же за нами с лязгом закрылись. Охрана тоже была в камуфляже, отчего возникло ощущение, что попали на какую-то военную базу. Но нет. По ту сторону ворот открылся совсем другой вид. 

Коттеджи, дорожки, беседки, подстриженная зелень — всё было таким красивым, аккуратным, просто идеальным. Хвалёные «Голубые ели», турбаза, где мы, студенты, выступали в прошлом году на форуме, казались в сравнении с этим лагерем деревней Простоквашино.

Павел Константинович остановился на парковке.

— Ну пошли, — посмотрел он на меня так, словно в Космос меня выпускал. — Чёрт, никак не могу избавиться от ощущения, что привёз волкам невинную овечку на съедение.

Пока мы шли по вымощенной дорожке от парковки к самому большому коттеджу, он показывал:

— Там — стадион. Там — бассейн. Столовая — вон там… А это корт.

Я с интересом озиралась по сторонам. А вскоре увидела и «подопечных». Они просто стояли на спортивной площадке, болтали, смеялись, пока тоже меня не увидели. И все сразу как по команде замолкли и аж головы развернули, следуя за нами взглядами.

Мда, Павел Константинович не зря смущался и переживал. Каждый из них не только меня раздел глазами, но и на вкус попробовал. Не самое приятное ощущение, конечно, но и не повод впадать в панику. К тому же сейчас, при нём, они ничего такого не выкинут, надеюсь.

— Пал Константиныч, а что за красотуля с вами? — тут же крикнул через всю площадку парень-блондин с каре.

— Ваш новый психолог. Так что поуважительнее, Алик, — ответил Павел Константинович, а мне тише добавил: — Вот, о чём я и говорил. Это Рудковский.

Со стороны площадки раздался смех. Глумливый, блеющий.

— Сладкая, иди сюда, познакомимся, — враскачку приблизился к нам блондин Алик.

— Отложим этот волнующий момент до завтра, — отозвалась я.

Он масляно разулыбался и тягуче произнёс:

— Буду ждать завтрашнего дня с нетерпением…

— Алик! — хмуро повторил директор.

Тот вернулся к остальным парням, которые продолжали ощупывать меня глазами и похихикивать.

А потом я посмотрела чуть в сторону и увидела ещё одного парня. 

Нет, не увидела, а будто напоролась на его взгляд, как на нож. Отчего-то возникло такое ощущение, необъяснимое и тревожное. Хотя не сказать, что он разглядывал меня как-то по-особенному. Наоборот. Он единственный не выражал никакого интереса и никаких эмоций.

Стоял в стороне от всех, сам по себе, курил и смотрел, хоть и неотрывно, но с совершенно нечитаемым выражением. Но именно этот парень почему-то заставил меня неосознанно… не знаю, занервничать, что ли. И это вовсе не было обычным девичьим волнением — от этой слабости я давно избавилась. Нет, ощущение было такое, словно я заглянула в бездну…

— Это и есть тот Тимур? — спросила я Павла Константиновича, заранее зная, что угадала.

— Да, он…

Тимур

Июнь 2004 года, за два дня до «ссылки» в лагерь

На завтрак у нас Антонина всегда варила кофе и подавала какую-нибудь свежую стряпню. Кофе — для матери, та поглощала его литрами. А выпечку — для отца.

Матери не стало в позапрошлом году. Тогда казалось, что мир попросту рухнул. Что жизнь без неё продолжаться не может. Но оказалось — нет, вполне может. Даже отец, который так страшно убивался, приволок к нам в дом любовницу. Жанну. Бисер перед ней мечет, пылинки сдувает, уже и жениться собрался.