— Ничего, — она повела укутанными в покрывало плечами. — Как будто это и правда зверь. Мне нужно теперь твою избу посмотреть. И место то… Где Рогл тогда лежал.

И неловко было о том напоминать, а никуда не денешься. Хоть Медведь и старался скрыть, а каждое упоминание того дня отражалось на его лице болью, словно трещины вдруг бежали по гладкому глиняному кувшину.

— Делай, что нужно. Раз уж ты всё равно здесь, — он усмехнулся и отвёл взгляд. — Только ничего случайно в Явь не выпусти.

Ведана чуть склонила голову, заглядывая в его лицо.

— Не доверяешь мне, староста?

Он ничего не стал отвечать. Его ладонь вдруг бездумно скользнула вверх до колена — и она вздрогнула от того, как дальше от неё пронеслась горячая волна сладкой дрожи. Ведана невольно чуть откинула голову, едва не стукнувшись затылком о стену. Тело совсем согрелось и даже стало немного жарко, но не хотелось прерывать этот миг — удивительного ожидания того, коснутся ли пальцы старосты обнажённой кожи выше границы чулка. (1bd23)

Кажется, Медведь смотрел на неё в этот миг: спокойно и внимательно, будто понять хотел, что чувствует сам, и увидеть — что твориться будет с Веданой. Потому его ладонь вершок за вершком двигалась вверх. А отрезвление пробивалось сквозь тяжкое, словно мокрая ткань, облепляющая тело, удовольствие.

— Ложись, — вдруг сказал странное Медведь.

И Ведана — удивительно — повиновалась, даже не успев сообразить. Опустила голову на лавку, вытянулась, блаженствуя, давая отдых избитому метелью телу. Ладонь старосты пропала, так и не нарушив совсем уж строгих границ тела. Он встал, осторожно опуская ноги Веданы на лавку и набросил на неё одеяло, бережно укутал ступни. И, показалось, что только шаг назад сделать успел — она будто окунулась в тёплую запруду дремоты, а там и уснула вмиг под тихое завывание пурги за окном.

Оставив Ведану отдыхать после недолгого, но трудного пути до капища и назад, Медведь вышел в сени, и прикрыв плечи кожухом, выглянул наружу. Небо, ещё не начавшее темнеть к вечеру, совсем захмарилось. И как ни сильно сыпал снег в то время, как шли они с волхвой до Беглицы, а посыпал гуще. Да такими крупными хлопьями, что подставь ладони — наполнит вмиг. И сходить бы за Руславом, пока совсем ненастье не разгулялось, что и голову не поднять будет и на вытянутую руку от себя ничего не видать. Но раз волхва здесь, то ему лучше пока со старшим братом побыть, под присмотром заботливой Ладейки, которая души в нём не чает и едва не за сына держит, пока боги не дали им с Жданом своих.

Медведь поёжился от назойливо пробирающейся под одежду прохлады и вернулся в избу. Ведана ещё спала: вот же как её разморило. Устала продираться через снег и ветер, что обрушились на них так внезапно, будто кто-то решил их с капища прогнать. Она раскинулась на лавке, насколько позволила ширина её, волосы, чуть растрёпанные под платком, разметались тонкими змейками вокруг её головы, грудь вздымалась слегка тревожно, а длинные пальчики рук подрагивали: видно снится что-то.

Медведь и хотел мимо пройти, собрать что поесть, но остановился рядом. Пока пурга хотя бы чуть-чуть не стихнет, она всё равно останется здесь. И мысль эта была странной: гнать её, выпроваживать совсем не хотелось, словно собой она вдруг наполнила почти пустой в последний кологод дом. Вот жили они с Руславом тут вдвоём, никого особо не привечали, никаких женщин. Только ходили хозяйки здешние, кто был больше всего с Переславой и отцом дружен, помогали то поесть приготовить, то убрать малость, хоть Медведь и сам старался справляться. Пытались и девицы прилипнуть к этому порогу, вон, как Крижана — да ни у кого не вышло.

А Ведана — надо же — только появилась здесь, только лавку себе на сон облюбовала, а как будто так и надо. И сама-то она не хотела того, верно. Сама испугалась и растерялась, когда поцеловал Медведь её там, в лесу, поддавшись невыносимым её сходством с Младой, особенно в тот миг, как была она рассержена своим падением и ушибами. И потому вряд ли в избе чужой она хотела бы задержаться, хоть и мог он её принять, как гостью — пусть бы жила, пока дела, всем нужные, но и опасные, не завершит.

Тихо потрескивали дрова в печи, только едва касаясь звуком этим уютным, домашним, слуха. Качалось тепло сгустками в неровно прогретом воздухе избы, помалу заполняя её, растекаясь повсюду. Уже успела прохлада пробраться, пока ходили в святилище. А уж как ветер начинается — выстывает всё гораздо быстрее.

Медведь присел осторожно на самый краешек лавки, всё никак не находя в себе силы отвести взгляда от лица Веданы. И всё шарил, шарил по нему: схожие черты с той, что влекла его, отыскать несложно, но и проступало всё больше тех, что отличали сестёр. Как будто другой изгиб бровей — не такой резкий. И губы чуть полнее, чувственнее — мягче. Но только это вовсе не говорит, что нрава волхва менее стойкого, чем Млада — вовсе нет. Она преодолела многое из такого, что никому не пожелаешь, даже самому лютому врагу. Уж чего только стоят те лета, что провела она рядом с вельдским волхвом: сначала пленницей, затем вынужденной полюбовницей. Может, она и смирилась, конечно. Да вряд ли совсем.

И след этот, что оставило минувшее, всегда с ней останется. И глаза другим колоть будет — тем, кто помнит всё, те бесчинства, что вельды творили в княжестве.

Ресницы Веданы дрогнули, и Медведь подскочил с места, как ужаленный, опасаясь, что вот проснётся она и увидит его — невесть что подумает. Но волхва только вздохнула тихо и повернулась на бок, невольным движением скинув с себя одеяло. Наверное, жарко ей уже стало. То сползло, едва ещё цепляясь за лодыжку Веданы, и с тихим шелестом упало. Медведь, ставя на печь кувшин со сбитнем, чтобы подогреть, покосился на неё и сглотнул, вновь отворачиваясь. Подолы обеих её рубах задрались чуть выше колен, ниспадая на лавку неровными складками, лишь подчёркивая плавность линий женского тела: изгиб талии, крутой холм округлого бедра и стройные ноги, лишь едва прикрытые плотно облегающими их вязаными иглой чулками.

Всё ж долго уже у Медведя не было женщины, чтобы теперь спокойно смотреть на столь пленительные виды. Сколько лун прошло? Он не задумывался, всё как-то не до того было. И не страдал, кажется, сильно-то, а вот теперь словно рёбра даже трещали от того, каким широким стало дыхание. И сердце заколотилось о них, словно обезумевшее, гоняя по телу тягучую, точно расплавленная смола, кровь.

Медведь, стараясь сильно не топать, подошёл и раздражённо подхватил с пола злосчастное одеяло, чтобы накрыть Ведану снова. Она открыла глаза в тот миг, как склонился над ней, подтягивая его хотя бы до талии. Чуть сонный, непонимающий взгляд стёк по лицу Медведя до самого ворота рубахи. Волхва откинулась на спину, чуть потягиваясь — и в ушах зашумело.

— Давно сплю? — пробормотала она чуть хрипло.

— Всего ничего, — Медведь упёрся ладонями в лавку по обе стороны от неё.

Склонился, чувствуя напряжение в плечах, потому как и пытался бороться с собой, но не мог. Она пахла влагой впитавших снег волос и теплом разогретой кожи, травами какими-то — едва уловимо. Медведь вёл губами над ней, почти касаясь — от шеи к ушку, втягивая воздух так, что щекотало в горле. А она лежала неподвижно, наблюдая за ним — без опаски, без недоумения в глазах, уже прояснившихся после сна. Повернула лицо — и кончики их носов соприкоснулись. Она выдохнула прерывисто, мелькнул язычок её между губ.