— Ой, смотри, смотри! Это не «Сатурн»?!

— Да нет же! Ты меня вообще-то слушаешь? Как об стенку горох!

— А согласись, Поля, — ничто не красит мужчину так, как военная форма.

— Да-а, вижу — дело плохо. Ты о чем-нибудь способна думать, кроме своего Арояна?

«Сатурна» не было, потому что в конце октября снова проводились гидрографические работы по прокладке кабеля связи, на этот раз морского бронированного, так как речной оказался ненадежным. Огромные восьмитонные бобины с многожильным гидроакустическим кабелем установили на барже, и сразу начались бомбежки — немцы засекли скопление людей у Вагановского спуска, — поэтому пришлось работать по ночам. Тральщик и морские охотники охраняли буксиры «Морской лев», «Буй» и гидрографическое судно «Сатурн». Водолазы ЭПРОНа пошли на глубину, а в более мелких местах по горло в ледяной воде трудились матросы и солдаты. 29 октября береговой конец кабеля был подан на восточный берег у мыса Черный.

А катер Вересова был отправлен в район поселков Синявино, Бугры, Липки, где корабли артиллерийским огнем подавляли опорные пункты противника перед фронтом 54-й армии.

Тем временем Настя, остальные девушки, матросы, все служащие учреждений рыли окопы и возводили оборонительные сооружения под Тихвином. Насте это было не впервой, хотя и теперь она сбила руки в кровь, но некоторые девушки, городские, непривычные к тяжелой физической работе, буквально валились с ног.

В ноябре передовые части немецких войск вклинились в стык 54-й и 4-й армий и вышли к деревне Гостинополье, которая находилась всего в 27 километрах от Новой Ладоги.

Главной базе флотилии угрожала серьезная опасность. Гром артиллерийской стрельбы день и ночь сотрясал Новую Ладогу. Зарево пожарищ и вспышки орудийных залпов освещали южную часть горизонта. Чтобы не потерять корабли, командование решило перебазировать флотилию на западный берег, в район бухты Морье.

Гидроузел тоже готовился к эвакуации в Осиновец. Настя спешно укладывала документы в ящики и коробки, когда в отдел кадров заскочил Ароян.

— Настенька, поторопитесь, корабли скоро снимутся с якоря! Давайте, я вам помогу, — он схватил тяжелую стопку папок, — говорите, куда класть.

— Сюда, сюда, пожалуйста, — засуетилась Настя, пытаясь под излишней активностью скрыть охватившие ее радость и волнение.

— Настенька, я приглашаю вас к себе на корабль, — продолжал он, таская стопки взад и вперед. — Мы доставим вас в целости и сохранности. Алеша пойдет за нами, так что вы будете под двойной защитой. Соглашайтесь, Настенька, соглашайтесь.

У Насти от завораживающего присутствия этого мужчины совершенно спутались мысли. С первой встречи он жил в ее сердце. Он властно вторгся в ее мысли, завладел душой и не хотел отпускать. Она едва ли могла разобраться в своих чувствах, но ее неодолимо тянуло к жгучему лейтенанту. Она пугалась и стыдилась своих желаний, словно, мечтая о нем, позволяла себе что-то запретное.

Настя беспомощно кружилась по комнате, не в силах сосредоточиться и вспомнить, что и куда надо класть, роняла какие-то невесомые слова, наконец столкнулась с ним лицом к лицу и замерла, упершись взглядом в блестящую пуговицу на его кителе.

— Я… я не знаю, — пролепетала она и осмелилась поднять взгляд повыше. — А как же Полина? Мы возьмем ее с собой?

— Возьмем, — сказал он, не спуская с нее глаз — еще немного, и она растворилась бы в их бархатной мгле, как в теплой южной ночи, забыла бы войну, трудности, страх, недоедание и холод, — с ним так легко было все забыть.

— Тогда бежим? — спросил он, не трогаясь с места.

— Ах, что же это мы? — встрепенулась Настя. — Скорей, скорей, надо погрузить все на корабль.

Подоспели матросы, расторопные ребята, энергично взялись за работу и вмиг перетаскали все канцелярское имущество на судно.

— Какая отличная у вас команда, — похвалила Настя. — Заметно, что они вас любят.

— Надеюсь, — улыбнулся Ароян. — Я их люблю, и они меня любят. Командиру без взаимности никак нельзя, — многозначительно добавил он.

— Вы командуете «Сатурном»? — с замиранием сердца уклонилась от намека Настя.

— Всего два месяца. На Черном море и в советско-финляндскую я командовал кораблем, поэтому невероятно рад, что мне доверили единственное гидрографическое судно на Ладоге.

Первый караван судов ушел еще с вечера. Все они уходили загруженными мукой и продовольствием. Буксиры, как всегда, тянули тяжелые баржи. «Сатурн» и остальные корабли отправлялись на рассвете. Это было опасно, но промедление было еще опаснее. Впереди шли тральщики, выполняя работу ледоколов, так как фарватер начал замерзать. Еще день-два и корабли оказались бы в ледовом плену. К счастью, небо затянуло низкими облаками, что могло помешать налетам вражеской авиации.

Настя с Вазгеном стояли на палубе, держась за поручни; под килем мелодично звенели колотые льдинки, над озером с криками носились чайки, а дальше, в небе, медленно влеклась на восток облачная гряда. Мгновенный луч солнца, пробившись сквозь редкий разрыв облаков, вдруг вспыхивал на воде и в смолистых ресницах Вазгена.

— Вы не замерзнете, Настенька? Может быть, вам лучше спуститься в кубрик? — озаботился он, с жалостью отметив про себя ее потертый матросский бушлат поверх тонкой кофточки и вязаный шерстяной платок.

Сам он был одет в отличное зимнее обмундирование: дубленый светлый полушубок, перехваченный в талии широким ремнем, меховую шапку-ушанку и рукавицы.

— Нет, нет, здесь так хорошо! — воскликнула она. — Я никогда еще не плавала на настоящем корабле. Это Алексей идет за нами? — спросила она, указывая на «морской охотник», следующий за ними в кильватере.

— Он самый. Жаль, что нам редко выпадает плавать вместе. У него свои задачи, у меня свои.

— Вы выросли в Армении, ведь там нет моря. Как вы стали моряком?

— Необычно для армянина, не правда ли? Да вот так. Увидел однажды море и заболел им. Не смог забыть. Помните, у Пушкина:

Как я любил твои отзывы,

Глухие звуки, бездны глас,

И тишину в вечерний час,

И своенравные порывы!

Лучше сказать нельзя.

— Вы так хорошо образованы? — с восхищением спросила Настя.

— Не стану кривить душой, — не до такой степени, чтобы по памяти читать стихи Пушкина. Но это стихотворение меня поразило, и я выучил его наизусть. Он словно мои собственные мысли и чувства сумел облечь в слова. Вот послушайте:

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!

И я был томим заветным умыслом. Моя многочисленная родня избрала для меня стезю архитектора. Я прилично рисовал, и даже посещал художественную студию. О профессии моряка они ничего не желали слышать. Тогда я попросту сбежал. Сел в поезд, приехал в Ленинград и поступил в военно-морское училище.