Я поднял большой палец вверх и улыбнулся. Слегка, совсем чуть-чуть. Парень выдохнул. Надо будет сказать ему потом спасибо. Не ступил, собрался быстро, а значит, тоже отчасти спас наши задницы. Хотя мог заканючить и просто никуда не поехать.

Автомобиль набрал скорость. Его представительный вид не вызывал сомнений у патрульных, нас не остановил ни один пост, и уже через пятнадцать минут за окном кончились строения, и пошла редкая рябь желтеющих пролесков.

Я уснул.

Мне снились обшарпанные стены бара. Я трогал их, ощущая на пальцах сырость и осыпающуюся штукатурку. Разбитые стекла мерзко хрустели под подошвой, и приходилось выбирать, куда бы наступить, чтобы не пораниться.

Перешагнул через несколько сломанных стульев. И кажется услышал вздох. Это страдал мой верный маленький друг, мое дорогой рояль. Возле него снова стоял колченогий табурет, и почему-то рядом не было ни стула, ни плетеного кресла. Я открыл крышку, и послышался противный скрип. Словно и не играл я на нем всю неделю, и вообще будто никто не играл. Слой пыли, пожелтевший от времени пластик клавиш. Я опустил на них руки. Раздался ужасный брямц.

Не музыка.

Я ошарашенно смотрел на свои ладони и пальцы, на инструмент…

Она подошла совсем тихо, сзади. Как всегда, положила мне руки на плечи. Я вздрогнул. Боялся спугнуть момент, понимая, что это всего лишь сон…

– Прости, – прошептала она сквозь слёзы.

Я не выдержал, дернулся, захотел схватить ее за руку, прижать к себе, успокоить. Заверить, что все будет хорошо…

Но проснулся, как только там, во сне, дотронулся до ее прохладной кожи…

Я мужик. Матерый застарелый в костях койот. Да, я не могу разорвать добычу на куски, как раньше, и порой с опаской смотрю по сторонам. Но у меня тоже есть сердце. И оно теперь болело. И плакало. Хотя это, наверное, больше подходит для женских пустых романов.

Я осмотрелся. Мы въехали в лес и петляли по песчанке. Сын достал из моего рюкзака газету и что-то увлеченно там читал, водила приглядывался в набирающий силу сумрак за окном.

Мы вырвались…

– Ты думаешь это все неспроста? И убийство в твоей конторе, и моя авария, и вообще это все?

Это было первое, что спросил мой сын, как только автомобиль его деда скрылся за поворотом.

Я разбирал рюкзак и, пока еще было хоть что-то видно, устраивал стоянку на пологом берегу реки.

– Не знаю, что и думать, – ответил правду. Правда всегда лучше.

– Теперь ты мне веришь? Я не нарушал…

Бесит его эта скулежность и дурацкая привычка оправдываться.

– Да. Теперь верю. Я сопоставил факты, хоть они и разрозненны. И теперь понимаю, что вся эта твоя история с аварией шита белыми нитками. Но главное – все обошлось. Ты жив и здоров. Для меня это важнее всего.

Губешки пацана задрожали, и он отвернулся. Я тоже сосчитал до десяти. Сам не ожидал, что скажу это. И вообще, очень трогательная сцена вышла. Но когда-то я должен был произнести эти слова, а сейчас как раз идеальный момент и нет свидетелей.

– Ты знаешь, мама собирается от тебя уйти.

Тоже мне секрет нашел… Но я молча кивнул, не хочется с ним это обсуждать. Во-первых, сопляк, во-вторых – сын.

– А как же ты? – не унимался он.

Жалеет… и эта жалость ни черта мне не нужна. Тем более от него.

– Я сам как-нибудь… разберусь.

– Пап, ну ты же не думаешь, что я тоже… тебя предал?

Нет, ну это уже вообще детский лепет. Рано я ему звание мужика присвоил. С такими соплями он и на звание "мужчинки" не тянет.

Я думал, что ответить. Он, возможно, считал, что мне больно. Подошел сзади и, присев на корточки, положил мне руку на плечо.

– Пап, ты знаешь, я раньше этого не понимал. Но теперь подумал и… это, короче… Ты лучший, па.

– Спасибо, сын. За меня не переживай. Все останется, как и прежде. Ты будешь моим сыном, я твоим никчемным отцом. А мама имеет право, на счастье. Я думаю, ты не маленький, объяснять. Видишь же, как мы с ней живем.

– Да…

– Вот и я считаю, что пусть она устраивает свою жизнь, раз уж решилась.

– А у тебя никого?

Ребёнок-переросток, кажется, пытается найти новое гнездо, и определяется, где червяков будут подавать чаще.

Его слова заставили меня сжаться внутренне. А кто у меня есть? Ида? Она ведь только в моем сердце, но это вовсе не значит, что она у меня есть.

Я не знаю о ней ничего, по сути, даже имени настоящего не знаю. Она моё – да, знает. Как-то так вышло, не до разговоров нам было.

– У меня есть любимая женщина, – повторил я свои мысли вслух, – но я о ней ничего не знаю. Кроме того, она вчера исчезла, и …

Ком в горле. Не могу больше. Из меня сын вытянул больше, чем кто бы то ни было. Заставил посмотреть правде в глаза.

– Ты переживаешь, что все это тоже связано, да?

Я кивнул. И перевел тему. Хватит откровений.

– Ты разжигай костер, а я пойду, пока настрою удочки, заброшу. Может что-то поймаем. Нам придётся здесь ночь коротать, возможно и день. Водиле не говорил, когда нас забрать?

– Попросил, конечно, – повинился сын, опустив глаза. – Завтра к полудню… Продукты же закончатся…

– Ясно. Стало быть, рыбачим и греемся у костра. Лишь бы дождя не было.

– Там вон, чуть дальше шалаш есть, это мне шофер подсказал. Там и столик, и бревна завалены. И запас сухих дров.

– Ну, значит, вот собираешь все вещи, переносишь к шалашу и костер разжигаешь там. Усек?

– Ладно. Я справлюсь, па.

Зашвырнув на спину чехол со сложенными удочками, я взял немного хлебного мякиша и ушел к реке.

Ночь уже ложилась холодным покрывалом, но здесь, в лесу, не было хотя бы ветра. Только вот от реки чертовски тянуло сыростью. У берега стояли распорки для удилищ и несколько толстых чурбаков, чтобы можно было сидеть. Все по уму сделано.

Я вздохнул и решил хоть немного ни о чем не думать, а насладиться тишиной и рыбалкой. Хотя, что я сейчас поймаю в это время?

Но тихий шелест оставшейся листвы, неспешное журчание речки и свежий воздух постепенно успокоили мои натянутые нервы. И присутствие сына уже так не бесило.

А малец-то совсем вырос…

Через полтора часа мы жарили на углях продетую через осиновые пруты белобрюхую рыбешку. Ее было немного, штук шесть, но каждая почти с ладонь. Действительно, хорошее место. Темень стояла такая, что были видны только руки и абрис лица. Мы старались не думать о холоде и иногда прикладывались к фляжке с вискарем. Вот и дожил я до того дня, когда со мной выпивает сын. Знаменательное событие, если что.