хочется услышать, как она звучит – эта жалкая, уродливая ложь. – Но на встрече выпускников его не будет. Дело в том, что он… он умер.

– Фу ты, черт, – Адриан прихлопывает ладонью рот. – А что с ним случилось?

Я качаю головой:

– Мне не хочется об этом говорить.

Он кивает:

– Ты меня пойми – это, конечно, паршиво, что он умер, но эта фотка меня просто выбесила. Я подумал, что ты ее припрятала не просто так. Тем более в той же книжке еще и это было засунуто. – Он достает конверт, на котором ее изящным почерком выведено мое имя.

– Ты его открывал?

– Прости меня. Не смог сдержать любопытства. Что же такое вы сделали той ночью? И какой, собственно, ночью?

Я должна держать себя в руках. Адриан думает, что видел меня в ярости, но это была так, лайт-версия.

– Просто наша внутренняя шутка, – говорю я. – Это мне подружка написала.

Он разглядывает меня дольше, чем надо бы, а потом берет со столика пиво.

– У вас все серьезно было? С этим парнем?

Я кручу фотографию между пальцами, уголки врезаются в ладонь. На него я не смотрю, но и на Адриана тоже не могу заставить себя посмотреть.

– Более или менее серьезно. Но все это в прошлом. Я и забыла уже про эту книжку. Она мне много лет на глаза не попадалась.

В уголках его глаз снова собираются морщинки.

– Ты, наверное, была такая романтическая барышня, одни стихи в голове. Надеюсь, над тобой никто не смеялся. Но даже если смеялись, то погоди: когда мы с тобой появимся вместе, все вредные девчонки полопаются от зависти.

«Ох, лапочка. Да мы и были вредные девчонки».

Я отхлебываю пива из его банки. Он поди воображает, как я бреду по усыпанному листьями кампусу, навьюченная рюкзаком, – на уме одна учеба, не дай бог на пару опоздать. Как же он ошибается…

Я не могу изменить то, что мы сделали. Что я сделала. Я превратилась в чудовище – ведь этот мир так легко делает чудовищами девушек, которые хотят того, что принадлежит не им.

Этот парень на фотографии – его не будет на встрече выпускников. Я об этом позаботилась. Равно как и о том, что там не появится его подружка и что я никогда больше не увижу ни его, ни ее.

6. Тогда

После Дэйва-Любовь-Морковь я подсела на эту иглу. Я рассчитывала, что моя дерзость позволит мне сблизиться с Салли, создаст вокруг меня такую ауру, что она узнает во мне родственную душу. Но дни шли, а ничего не менялось. Несколько раз на парах наши взгляды встречались, но мы ни словом не перемолвились до следующих выходных, когда пересеклись на вечеринке студенческого братства Бета.

Мне хотелось мужского внимания. Поменьше одежды, побольше алкоголя – и вот я уже танцую, поглаживая собственное тело. Со мной была Лили из Баттс-С, которую бортанули друзья, – она была вся румяная от водки. Я ощущала на себе взгляды окружающих и все выше поддергивала юбку. И вдруг голос, который Лили не принадлежал, проник мне в ухо, и чьи-то холодные руки сомкнулись у меня на ключицах.

– Прекрати это, слышишь, – проговорила Салли.

– Что прекратить? – Я попыталась обернуться, но она крепко держала меня и пощипывала мою кожу.

– Выделываться им на потеху.

И она сама развернула меня к себе.

– Ты думаешь, что нравишься им. Что они хотят сойтись с тобой поближе. Но на самом деле они просто пялятся на тебя со скуки.

– Они – в смысле, парни? – Они стаями кружили вокруг нас – бывшие короли своих школ, спортсмены с глазами хищников.

Салли резко хохотнула.

– Причем тут парни? Я о девчонках, дуреха! – «Дуреха» она выговорила мягко. – Они притворяются, что все такие резкие и дерзкие, но это не более чем игра. Или хуже того, прикидываются белыми и пушистыми, а потом судачат у тебя за спиной. Вон как твоя соседка.

Флора, с ее бумажками-мотивашками. Сегодня она налепила на нашу дверь листочек с надписью: «Доброта каждому по карману». С той ночи имени Дэйва-Любовь-Морковь она как-то попритихла. Я понимала: она меня осуждает.

– Ну и хрен с ними, – фыркнула я.

Глядя мне в глаза, Салли надавила большим пальцем мне на подбородок.

– Ты-то у нас не белая и пушистая.

Не знаю, был это вопрос или утверждение, но ответ у меня все равно был один.

– Ни разу.

– Вот и хорошо. Ненавижу белых и пушистых.

Мы кружили на месте, и я пыталась понять, что же в ней так притягательно, но это было все равно что пытаться удержать в ладонях бабочку. Зрачки у нее были расширены – она явно была под кайфом, – губы алые, за спиной колыхалась грива волос. Но все это могла воспроизвести любая другая девушка, даже я – и в ближайшие недели мне предстояло научиться ей подражать. Салли никто не мог сказать нет, но не потому, что люди видели что-то особенное в ней. А потому, что рядом с ней начинали иначе видеть самих себя. Ее камикадзевское отношение к жизни заставляло сердца людей биться быстрее. Невозможно было предугадать, что она сделает через минуту и что рядом с ней сделаешь ты.

– Я знаю, что тебе нужно, – сказала она, перекидывая свои волосы мне через плечо. – Тебе нужно хорошенько потрахаться.

Я кивнула. Она не знала – да и никто здесь не знал, – что за всю жизнь спала я только с Мэттом. Мысль о сексе с новым партнером вселяла одновременно предвкушение и ужас. Может, мне и впрямь нужно эдакое эмоциональное кровопускание – обряд, который поможет мне вычистить из памяти предательство Мэтта.

– Ага. Я как раз об этом думала. – Я не дрогнула под ее взглядом. Чтобы удерживать внимание Салли, надо было постоянно находиться в тонусе.

– У меня как раз есть кое-кто на примете, – сказала она, указывая куда-то длинным пальцем. – Вон он. В футболке Rolling Stones. Ему тоже не мешает с кем-нибудь перепихнуться. Иди и завоюй его!

Это был не приказ – скорее вызов. И я его приняла.

«Вон он» был Мюррей, любитель дури с клочкастой растительностью на физиономии – по уэслианским меркам легкая добыча. Пропустив пару стаканчиков, мы уединились в его комнате и слились в поцелуе. Дело шло к развязке. И меня вдруг обожгла мысль: как это я допущу внутрь себя незнакомого человека? «Он ведь даже не звал меня на свидание, – лихорадочно думала я. – Он вообще ничего обо мне не знает!»