— Я не нарочно.

— Нет, это не сын. Тогда кто же это? Это гангстер. Марш в постель!

Генерал Базз Свердлович, воин с Батаана, воин с Коррехидора[22]закрыл глаза, открыл рот и завопил.

— Айе! — сказал старик потрясенно. — Разве я был плохим отцом для моего сына? Разве я не дал ему хорошего образования, разве я не хотел помочь ему стать кем-то в Тель-Авиве, кем-нибудь вроде Бен-Гуриона[23], доктора Вайсмана или Сирочкина?

— Я не хочу в Тель-Авив! — вопил Базз. — Мне… хорошо… здесь!

— Здесь? — возмутился старик. — Тьфу, тьфу, тьфу, — плюнул он. — Разве мой сын уже забыл свою бедную тетю и своего бедного дядю, зарезанных в Галаце в 1940-м?

— Я не хочу в Тель-Авив, я хочу в Вест-Пойнт![24]— вопил Базз.

Позже, поговорив с женой, мистер Свердлович прокомментировал это заявление следующим образом: «Наш сын попал в дурную компанию. Он целыми днями играет с черномазыми, которые забивают ему голову опасными идеями. Чем раньше мы получим визу, тем лучше!»

Но в тот момент он сказал:

— Ш-ш-ш, разбудишь мать. Что ты собирался делать ночью на улице?

Генерал, все еще оскорбленный и очень напуганный тем, что нужно ехать в незнакомую страну, дулся и не отвечал.

— Неужели я не заслуживаю доверия своего сына? — с чувством сказал старик. — И разве я не хочу добавить пятьдесят центов в неделю к его карманным деньгам?

Генерал высморкался в платок, вздохнул и сказал, ткнув пальцем в потолок:

— Сегодня там будет Тюльпан. Перед домом. Тюльпан спрыгнет на улицу. Он будет творить чудеса. И каждый может посмотреть.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — поспешно переплюнул старик. — Вот к чему приводит общение с неграми! Вот чему учат негры! Вот зачем я жил: чтобы услышать, как мой единственный сын отрекается от веры своих предков! Тьфу. Вот зачем я был трижды спасен: в Кишиневе, в Каменец-Подольском[25]и в Галаце. Тьфу. Во сколько он собирается прыгать?

— В три.

— Марш, марш в постель, — быстро велел старик, поглядев на циферблат напольных часов: было без десяти три. — Но, может, у тебя температура? Может, у тебя живот болит? Бог мой, — взволновался он, — у моего сына аппендицит. Нужно пойти разбудить доктора Каплуна.

— Нет у меня аппендицита. И не надо будить доктора Каплуна.

Сказав это, плененный генерал ретировался в свою комнату. Старик, поколебавшись немного, на цыпочках прошел в спальню и быстро, без всякого шума оделся. Он выскользнул на лестницу, по дороге накинув пальто, и пошел вниз, перешагивая сразу через две ступеньки. На третьем этаже он встретил шляпника Зюскинда, который спускался на цыпочках в одной пижаме.

— Мой сын, — объяснил мистер Свердлович на ходу, — мой сын, похоже, схватил на улице двустороннюю пневмонию.

— Мой тоже, — сказал Зюскинд.

На втором они наткнулись на пышную миссис Баумгартнер, которая вышла в сопровождении мужа.

— Наши дети, похоже, схватили на улице двойную пневмонию, оба. Вот до чего доводят эти негры с их глупыми суевериями.

— Они это нарочно, — сказал мистер Свердлович. — Я в этом ни чуточки не сомневаюсь. Все антисемиты!

— Кому вы рассказываете! — пробурчал мистер Зюскинд.

— Я их знаю, — сказала пышная, слегка запыхавшаяся миссис Баумгартнер. — Я их знаю, я работаю в столовой для негров в Красном Кресте.

Наспех одевшиеся родители померзли с полчаса на улице, горько жалуясь друг другу на то, как трудно воспитывать детей в этом квартале, «где кишмя кишат негритянские суеверия, которые плодят безумные идеи в детских головах». Время от времени они незаметно поднимали глаза и косились на окно Тюльпана: слабый огонек поблескивал из-за занавесок. «Я не попрошу у него ничего такого, — смущенно думал господин Свердлович. — Только визу в Палестину».

К половине четвертого совершенно разочарованные, сердитые и простуженные родители собрались расходиться.

— Я схватила двойную пневмонию, я знаю! — стенала пышная миссис Баумгартнер.

К несчастью, Дудль, маленький черномазый, выбрал именно этот момент, чтобы появиться на улице. Он проспал и теперь бежал, надеясь увидеть хотя бы концовку обещанного Тимом представления. Скованный ужасом, он был немедленно атакован группой раздраженных полуодетых людей, угрожавших ему «двойной пневмонией» — словами, которых он не понимал, но которые определенно не предвещали ничего хорошего. Дудль завопил. Его крики услышал проходивший мимо негр, некий Майк Тяжеловес, бывший чемпион по боксу, ныне оставивший ринг. Это был огромный черный, стяжавший в квартале глубокое уважение благодаря своим кулакам и тому, что был одним из влиятельных членов ассоциации «Америка для американцев», очень популярной в Гарлеме.

— Держись, малец! — гаркнул Майк, подскочив к Дудлю, который завопил еще сильнее. «Майк говогил всегда ггомким и звучным голосом, с тем кгасивым певучим акцентом, котогый унаследовал от своей бедной магеги, котогая пожила немного в Вигджинии на бегегу озега Байкал, где дегжала когову. Этой когове было много лет, она уже не телилась, не давала молока, это была очень стагая когова, пгавда. Бедная женщина пгиобгела ее когда-то на деньги, котогые Майк пгисылал ей на вставную челюсть, и тепегь у нее не было зубов, а стагая когова не давала молока, и стагая женщина ггустно ждала возвгащения своего сына на бегегу озега Байкал и не давала когове умегеть, чтобы показать ее, когда он вегнется, чтобы объяснить ему, почему она не купила вставную челюсть на деньги, котогые он пгислал как хогоший сын, каким он и был. И часто стагая женщина, сидя на бегегу озега Байкал, смотгела на стагую издыхающую когову, и ггустно вглядывалась в гогизонт над хлопковым полем, чтобы увидеть, как возвгащается Майк, и тогда они смогут тихо умегеть без сожалений и печали на бегегу озега Байкал: когова, у котогой нет больше зубов, и стагая женщина, у котогой нет больше молока!» Такова была история Майка, или, по крайней мере, вот так она звучала в исполнении дяди Ната с его великолепным южным говором.