— Отец вас увидел?

Эверод грустно усмехнулся при мысли о Мауре, несчастной девочке, которая потом давилась слезами.

— Нет. Десятилетняя племянница Жоржетты выследила нас в саду и сразу бросилась к моему отцу — поделиться увиденным.

Велуэтта сочувственно закатила глаза.

— MiDios![7]— прошептала она, как молитву.

— Бог здесь ни при чем, Вель, скорее уж это козни дьявола, — сухо отозвался Эверод, пытаясь как можно непринужденнее рассказать о трагических событиях, которые последовали за разоблачением. — Когда я услышал, как отец в бешенстве зовет меня, я посмотрел на прекрасное лицо Жоржетты: выражение удовольствия на нем мгновенно сменилось хитрой маской, значения которой я в тот миг не понял. Маура пронзительно кричала…

— Маура?

— Племянница Жоржетты, — кратко пояснил он. — Я не успел еще освободиться из объятий мачехи, как почувствовал, что отцовский клинок вонзается в мое горло.

— Так вот откуда ужасный шрам на твоей шее!

По щекам Велуэтты потекли слезы. Эверод застыл как громом пораженный: он никогда не видел плачущую женщину. Ни разу в жизни. Он достал из кармана носовой платок, наклонился к Велуэтте и вложил платок в ее руку.

— Вель, зачем же плакать? Я знаю, что этот шрам выглядит жутко. И все же, как видишь, я выжил после того удара.

Велуэтта всхлипнула и приложила платок к глазам. Поток слез, впрочем, от этого не утих.

— Отец дал тебе хотя бы возможность объясниться? Она икнула. Эверод взглянул на нее с некоторой тревогой.

— А что там было объяснять? Он застукал сына в саду, в укромном месте, верхом на своей молодой жене. Какие еще признания были ему нужны?

Достаточно того, что десятилетняя Маура привела его туда.

Велуэтта склонила голову набок, ожидая продолжения. Она чувствовала, что это еще не все.

— А что сказала мужу Жоржетта?

— Пока я зажимал руками рану на горле, чтобы не полить кровью весь сад и сохранить в себе искру жизни, эта предательница, моя мачеха, рыдала и умоляла мужа простить ее за то, что ей не достало сил сопротивляться моему нападению, — горько сказал Эверод.

Если бы можно было вернуться в тот злополучный день, Эверод поднял бы отброшенный отцом кинжал и с удовольствием перерезал глотку Жоржетте. И он, в отличие от отца, сумел бы нанести смертельную рану.

— А что ты делал в тот момент?

Эверод в возбуждении взъерошил волосы, и они рассыпались во всю длину, немного ниже плеч. Длинные темные волосы помогали скрывать шрам от любопытных любовниц.

— Я старался не умереть, — саркастически хмыкнул виконт, пытаясь отгородиться насмешкой от давнего страдания. — Послали за лекарем. Вероятно, отец с некоторым опозданием сообразил, что его будут судить за убийство, если я, к несчастью, умру от его жестокого удара. В первые дни я был в лихорадке, почти ничего не говорил и не соображал. Надо отдать должное изобретательности Жоржетты: пока я был между жизнью и смертью, она умело возбуждала в отце ненависть, выказывая опасения, что от этого нечестивого соития может родиться ребенок.

— А что же племянница?

— Она подтвердила обвинения своей тетушки против меня, сказала, будто слышала, как Жоржетта умоляла меня остановиться. — Он почесал правую бровь, вспоминая, что Жоржетта действительно умоляла его, только отнюдь не остановиться. Но об этом Эверод упоминать не стал.

Велуэтта поднесла руку к губам, словно ей стало нехорошо.

— А это правда? Что Жоржетта понесла от тебя?

— Чушь собачья! — взорвался виконт. — Я же не… ну, я не успел… — Он не мог подобрать слов. — Эта мерзавка нагло солгала!

Велуэтте потребовались немалые усилия, чтобы выбраться из кресла, но она это сделала, вразвалочку подошла к Эвероду и обняла его. В этом жесте не было любовной страсти. Когда ее налившиеся груди и большой живот прижались к нему, Эверод ощутил скорее умиротворение, как от материнской ласки, ипогладил руку Велуэтты.

— Так вот почему ты никогда не рассказываешь о семье! Тебя изгнали из дому?

— Да. — Это слово виконт прошептал, почти прошипел. — И с тех пор как меня выдворили из Уоррингтон-холла, я ни разу не говорил ни со своим отцом, ни с младшим братом.

— Это ужасно! — Велуэтта оторвалась от него и покачала головой. — Отчего же ты не рассказал отцу всей правды? Ты же мог написать ему обо всем подробно или послать к нему доверенного человека.

Эверод и сам подумывал об этом в первые годы унизительной опалы, но гнев и гордыня запечатали его уста. Его доныне уязвляло то, что отец был так ослеплен любовью к своей жене, которую знал всего-то полгода, и даже не стал расспрашивать своего сына и наследника. Уоррингтон встал на сторону Жоржетты, продолжал делить с ней ложе, и этого сын так и не смог ему простить.

— Правда уже никого не интересует, Вель.

Она стояла рядом с ним, и Эверод ласково положил руку ей на живот, а она в ответ прикоснулась губами к его щеке.

— Уоррингтон с женой сейчас в Лондоне. Если тебе не нужна правда, то что нужно? — Велуэтта могла и не спрашивать, ответ читался в его зло сощуренных глазах.

— Месть.

Маура уверилась, что лорд Эверод безумен.

Вот уже четыре дня он регулярно присылал ей подарки. Тетя с дядей были приятно удивлены тем, что Маура, которая совсем недавно начала выезжать в свет, уже обзавелась таким скромным и преданным поклонником. Граф полагал, что это его сын Роуэн присылает дары, пока сам Роуэн не опроверг его подозрения, добавив, что подарки суть романтическое баловство.

В первый день Эверод прислал Мауре два тома госпожи Радклиф. На второе утро доставили овальную золотую брошь с камеей. В центре красовался голубок, сжимавший в клюве цветы. Незабудки. На третий день прибыл изящный флакончик духов, напомнивших Мауре запахи летнего сада.

И вот на четвертый день — новый подарок. На синем бархате лежал серебряный нож для разрезания бумаги. Рукоять изображала красавицу в древнегреческом наряде. Лезвие было образовано сложенными крыльями, но Мауре при взгляде на него представлялся лишь отброшенный лордом Уоррингтоном кинжал, обагренный кровью его сына. Она едва смогла заставить себя прикоснуться к ножу.

Тетя с дядей не замечали, как огорчает ее каждый новый подарок. Покинув столовую, Маура тихонько поднималась в свою спальню, запирала дверь на ключ и рыдала до изнеможения.

В каждом подарке заключался смысл. То были издевки, призванные побудить ее к действиям. Она ясно понимала, к каким именно действиям он ее подталкивает, потому и не спала ночами.

К вечеру четвертого дня Маура приняла решение. Подкупив служанку, она велела той доставить записку в особняк лорда Эверода. Все это безумие началось в книжной лавке. Маура надеялась, что, если удача будет сопутствовать ей, там же оно и окончится. Она выманит туда негодяя и встретится с ним лицом к лицу. Если он считает ее своим врагом, пусть скажет об этом прямо. Но ожидать, что же ей доставят на пятый день, было выше ее сил.