если вы с утра уже того… приняли, то идите домой, не надо мне тут голову морочить!

– Но я…

– Всё! Завтра приходите, завтра! И трудовую не забудьте.

Албарсты махнул рукой на глупую девушку и вышел на улицу. Ноябрь в Бишкеке выдался особо слякотным и противным. Пока добрёл до музея, все ноги промочил. Надо дождаться директора – он грамотный, он пусть документы готовит. А пока других дел полно: в фойе школьники натоптали, грязь нанесли; какой-то пьяный дурак ночью камнем в окно запустил – надо бы проверить, не пошла ли дальше трещина; а в витрине с представителями животного мира степей опять моль завелась – обгложет последнюю лису проклятая, что потом будем делать?

Албарсты, чихая, растирал в ладонях сушёную лаванду и посыпал ею чучело степной лисички. Под чучелом лежала непонятная бумажка. Албарсты не умел читать, но бумажка показалась ему знакомой. Он достал из кармана свои документы и сравнил их с найденным под чучелом серым листочком с фиолетовыми печатями.

И тут, распространяя вокруг себя ароматы жирной баранины и китайской водки, в зал ввалился директор музея Аттокур Дюйшенович. Нависшую над собой угрозу в виде старого Албарсты директор заметил не сразу. Он заботливо поправил пыльную штору, загнал под батарею невесть откуда взявшийся окурок и, наконец, обратил внимание на Албарсты.

– Это что? – прогудел тот, протягивая директору бумажку.

– Это?.. Ик… Это паспорт музейного экспоната… Питекантроп… Реконструкция облика… Ой!

Аттокур Дюйшенович предпринял попытку к бегству, но Албарсты железной рукой задержал его и приподнял сантиметров на тридцать.

– Ах ты, свинья двуногая! Ты же обещал по трудовой устроить! Я на тебя десять лет пашу! Ты забыл, кто я? – и Албарсты зарычал, обнажая жёлтые клыки устрашающего размера.

– Милиция! Помогите! – заверещал директор, дёргая ногами, но Албарсты его уже отпустил.

Аттокур Дюйшенович грохнулся на пол тяжёлым мешком и быстро отполз в угол.

Албарсты громко чихнул и вернулся к тщедушному тельцу лисы. Директор понял, что убивать его пока не собираются, и решил перейти в наступление:

– Ты как с начальством разговариваешь? Интересное дело – живёшь тут, значит, на всём готовом, кормят тебя, жалеют… В газетах иностранных рожу твою печатают… Никакой благодарности! Думаешь, я не вижу, как ты куришь у себя в витрине, когда экскурсий нет, а? Вся пещера провоняла! Да я тебя завтра же уволю, понял? Ну и куда ты пойдёшь?

Албарсты не отвечал. Потравив моль, он принялся протирать заляпанное пальцами стекло витрины.

Директор примирительно похлопал его по мощной спине:

– Не сердись. Не могу я тебя по трудовой устроить, понимаешь? Не могу! Нет у нас штатных единиц в музее. Одна только должность – директор. Он же техничка, он же сторож, он же…

Аттокур врал. На самом деле техничкой он записал свою тёщу, а сторожем племянника. Но поскольку всю чёрную работу в музее делал Албарсты, зарплату директор забирал себе, расписываясь в ведомости левой рукой за тёщу и за племянника. Но сообщать об этом сейчас он счел небезопасным.

– И потом, у тебя даже паспорта нет! Как я тебя оформлю?

А вот это было правдой. Албарсты как существо полумифическое паспорта не имел. По молодости он и слов-то таких не знал, веками бегал себе по горам, пугая чабанов и заламывая иногда овечку-другую для пропитания. А под старость, когда ревматизм замучил и ночевать в снежной ложбинке под елью стало невмоготу, очутился в городе. Тут он и познакомился с Аттокуром.

В тот год Аттокура Дюйшеновича только назначили в музей. До этого он был директором мясокомбината, но как-то уж очень проворовался, и родственники, от греха подальше, устроили его сюда. Такая неразбериха творилась в мире, что никому и дела не было до профильного диплома – лишь бы согласился кто сидеть в музее за восемьсот сом новыми деньгами. Вот Аттокур и согласился – всё лучше, чем тюрьма! Освоившись на новом месте, он прежде всего определил, что из экспонатов представляет хоть какую-то ценность. По глупости сначала сдал на металлолом мотыги первых сибирских переселенцев, но потом сообразил, что лучше толкать экспонаты иностранцам в первозданном, так сказать, виде. И продал каким-то ценителям женское ожерелье XV века, подлинную кость динозавра и даже мохнатую фигуру, изображавшую питекантропа в натуральную величину.

Только, казалось бы, развернулся Аттокур, а тут проверка из министерства культуры нагрянула! Будем, говорят, сверять по инвентарным номерам экспонаты, ревизию делать. И если ожерелье Аттокур Дюйшенович возместил – у жены спёр бусы какие-то, а кость динозавра заменил хорошо обглоданной бычьей голяшкой, то с питекантропом возникли проблемы. Хотел уже было директор устроить маленький пожар в музее и на это происшествие списать потерю ценного экспоната, но вовремя вспомнил про Албарсты, иногда за пару килограммов костей помогавшего грузчикам на мясокомбинате. Аттокур его нашёл, отмыл, причесал и уговорил посидеть в витрине пару недель, пока не пройдёт ревизия.

Но Албарсты без дела не мог. Днём он действительно сидел на валуне у входа в пещеру из папье-маше, а ночью наводил в музее порядок – мыл окна, поливал фикусы и натирал паркет мохнатыми локтями.

Комиссия из министерства культуры тогда высоко оценила чистоту музейных залов и сохранность экспонатов в такое трудное для страны время, а за натуралистичность и высокую детализацию фигуры питекантропа даже объявила директору музея благодарность в устном и письменном виде. Иностранцы, по случаю заглянувшие в музей, тоже подивились мастерству кыргызстанских музейных работников, долго фотографировались на фоне Албарсты и пообещали выдать директору международный грант на дальнейшее развитие экспозиции. Аттокур Дюйшенович почуял выгоду.

Он завлёк Албарсты перспективами получения пенсии по стажу и отвёл ему тёплую каморку с радиоприёмником и кипятильником. Продукты у Аттокура были дармовые – тесть привозил из колхоза, так он и ими делился со своим экспонатом. В общем, жильём и харчами Албарсты был обеспечен. И в благодарность трудился не покладая рук. Мог бы даже и экскурсии сам водить – столько уже их наслушался, но нельзя – главная ценность музея должна всё-таки сидеть на своём месте, а не бродить по залу со школьными группами.

– Замри! – командовал Аттокур, уже привычно управляясь с дешёвой мыльницей. – Руку согни. Отлично. Ещё кадр!

Директор фотографировал Албарсты для подачи заявки на очередной грант. После оглушительного успеха питекантропа сидящего он задумал обновить экспозицию и выставить в витрине питекантропа, бегущего за добычей. Албарсты послушно позировал.

«Сволочь, – думал он. – Ненасытная утроба. Американцы опять дадут денег, а я их и не увижу». Да ещё и стоять придётся теперь целыми днями в неудобной позе – ссутулившись, на полусогнутых ногах