Хенуттауи развернулась и устремилась к белым шатрам.

Я стала собирать свитки, и несколько слуг бросились мне помочь.

— Тебе нехорошо, госпожа? — спросил кто-то. Все видели, что произошло. — Позволь тебе помочь.

Один из поваров опустился на колени и потянулся к папирусам.

Я покачала головой.

— Не нужно, я сама.

Однако повар собрал и вложил мне в руки горку свитков. У входа во дворец кто-то взял меня за плечо. Я приготовилась к новой вспышке ярости со стороны Хенуттауи, но это оказалась ее младшая сестра Уосерит.

— Возьмите эти свитки и отнесите в покои царевны, — велела она стражникам. Потом повернулась ко мне. — Идем.

Я шла, глядя, как колышется подол бирюзового одеяния над покрытыми глазурью плитами пола. Мы вошли в приемную, где сановники обычно дожидаются фараона. Здесь никого не было; Уосерит закрыла за нами тяжелую дверь.

— Чем ты так рассердила Хенуттауи?

Я едва сдерживала слезы.

— Ничем.

— Она хочет, чтобы ты держалась подальше от Рамсеса. — Уосерит помолчала, потом продолжила: — Как ты думаешь, почему Хенуттауи так волнует будущее Исет?

Я смотрела ей в глаза.

— Н-не знаю…

— Тебе не приходило в голову, что Хенуттауи пообещала Исет сделать ее царицей не просто так?

Я нервно прижала к губам два пальца — эту привычку я переняла у Мерит.

— Не знаю. Что такое есть у Исет, чего нет у твоей сестры?

— Сейчас — ничего. Тебе Хенуттауи предложить нечего — ни положения при дворе, ни царского имени. Зато она может много чего предложить Исет. Без Хенуттауи Исет никогда бы не выбрали Рамсесу в жены.

Я все еще не понимала, почему Уосерит о них заговорила.

— Рамсес мог выбрать любую хорошенькую девушку, — продолжила она. — Он назвал Исет, потому что так предложил его отец, а предложил он ее по настоянию Хенуттауи. Почему же моя сестра так настойчива? Что надеется получить?

По-видимому, сама Уосерит отлично знала, чего хочет Хенуттауи; я вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.

— Так ты не задумывалась? — не унималась Уосерит. — Этот двор, Нефертари, хочет предать тебя забвению, и если ты этого не поймешь, то скоро канешь в неизвестность вслед за своей семьей.

— Что же мне делать?

— Выбери свой путь. Ты — царская дочь, но Исет скоро станет царской женой, и если она сделается главной супругой, ты при дворе не останешься. Моя сестра вместе с Исет выживут тебя из дворца, и ты будешь влачить жалкое существование в гареме Ми-Вер.

Даже тогда я понимала, что для женщины, выросшей во дворце, нет худшей участи, чем кончить дни в гареме Ми-Вер, окруженном западной пустыней. Многие девушки думают, что быть женой фараона — значит наслаждаться жизнью в дворцовых садах, сплетничать в банях, выбирать, какие сандалии надеть: украшенные лазуритом или кораллами, — но на деле все не так! Конечно, некоторые женщины — самые умные или самые красивые, вроде бабки Исет, — живут в гареме, что рядом с дворцом фараона. Но гарем Малькаты невелик, и большинство женщин вынуждено жить в дальних дворцах; там ради пропитания им приходится прясть. Покои Ми-Вера полны старух, одиноких и злых.

— Только один человек может сделать так, чтобы Исет никогда не стала главной женой и не смогла выгнать тебя из дворца, — продолжала Уосерит. — Только один человек достаточно близок к Рамсесу — ты. Только ты сможешь убедить его в том, что Исет должна быть всего лишь одной из жен. Разумеется, если главной женой станешь ты.

До сих пор я слушала, затаив дыхание, но тут вдруг начала задыхаться. Я села в кресло и вцепилась в деревянные подлокотники.

— Бросить вызов Исет? — Я представила себе, что пойду против Хенуттауи, и мне стало плохо. — Я не смогу. Не смогу, даже если бы и хотела. Мне только тринадцать лет.

— Тебе не всегда будет тринадцать. Но веди себя, как положено царевне Египта. Прекрати бегать по дворцу, словно девчонка из гарема.

— Я — племянница Отступницы, — прошептала я. — Сановники никогда меня не примут. Рахотеп…

— Рахотепа можно обойти.

— Я хотела обучаться в эддубе и стать посланником…

— А кто назначает посланников?

— Фараон.

— Представь, что моего брата не станет. Не забывай: фараон Сети на двадцать лет старше меня. Когда его призовет Осирис, кто будет назначать посланников?

— Рамсес.

— А если он отправится на войну?

— Визири? — гадала я. — Или верховный жрец Амона. Или…

— Главная супруга фараона?

Я уставилась на мозаику на стене, изображавшую реку. По ярко выкрашенным плитам прыгали рыбы, а рыболовы праздно лежали на берегах. Какая у них спокойная жизнь! Никаких сомнений. Сыну рыболова не нужно заботиться о том, кем он станет, когда ему исполнится пятнадцать. Судьба его решена богами и предопределена сменой времен года. Ему не нужно бродить в лабиринте выбора.

— Я не могу начать борьбу с Исет и Хенуттауи, — решила я.

— Начинать тебе и не придется, — возразила жрица. — Борьбу уже начала моя сестра. Ты хочешь быть посланником, но как тебе это удастся, если в Фивах будут править Исет и Хенуттауи?

— Я не справлюсь с Хенуттауи, — твердо сказала я.

— Ты не одна. Я могу тебе помочь. Не только тебе придется плохо, если главной женой станет Исет. Хенуттауи будет рада изгнать меня в какой-нибудь храм в Файюме.

Я хотела спросить почему, но в тоне Уосерит было что-то такое, что я не посмела. Я вдруг вспомнила, что она никогда не разговаривает с сестрой в Большом зале, хотя и сидит с ней за одним столом.

— У нее ничего не получится, — продолжала Уосерит. — Я восстану против ее плана и помешаю ей. Много раз я приходила на пиры к своему брату, затем только, чтобы не дать ей опорочить мое доброе имя.

— Не хочу принимать участие в дворцовых интригах.

Уосерит изучала мое лицо, стараясь понять, всерьез ли я говорю.

— Скоро все сильно изменится. И ты, возможно, передумаешь и захочешь бросить вызов Исет. Если это произойдет, ты знаешь, где меня найти.

Она протянула мне руку и медленно подвела меня к дверям. Снаружи по-прежнему суетились слуги, расставляя подсвечники и кресла для свадебного пира. Уже десять дней во дворце только и разговоров было, что про Исет. Неужели так будет всегда и вся эта суета из-за невесты и, возможно, будущего наследника означает, что Рамсес потерян для меня навсегда? Фигурка Уосерит двигалась через зал, а слуги, натиравшие плиты пальмовым маслом, поспешно вскакивали, кланялись верховной жрице и тут же снова начинали судачить про грядущее празднество. Сквозь их болтовню до меня донесся голос моей няни: