— Почти все наши друзья — студенты, интеллигенция, — сказали они, — но мы против того, чтобы вариться в собственном соку, хочется поближе узнать людей из других общественных кругов. Если понравится, присоединяйся к нашей компании.

Хенрик только кивнул, он не нашелся, что ответить, а они продолжали говорить, что среди их знакомых нет никого из рабочего класса и это жаль. Так что, если Хенрик придет, они ему будут очень рады.

Хенрику как-то никогда не приходило в голову, что он принадлежит к рабочему классу, но тут он вдруг понял, что это правда. Дома у них к рабочему классу относятся несколько свысока. Его отец — свободный торговец, а это не то же самое, что простой рабочий. Рабочие — это те, что бастуют и требуют повышения заработной платы, отец их недолюбливает, и Хенрик невольно усвоил его образ мыслей, а тут до него вдруг дошло, что он и сам рабочий. Ну да ладно, рабочий не рабочий, а ему ужасно хотелось познакомиться с этими двоими, и дело кончилось тем, что он пообещал заглянуть к ним в тот же вечер.

И теперь он постоянно у них бывает, его признали, и он считается своим в их компании, хотя ему трудно с ними равняться. Енс учится на архитектора, а Гитте будет учительницей, и Хенрик их боготворит и преклоняется перед ними даже еще больше, чем он преклонялся перед Бенни, вожаком мотобанды. У Енса и Гитте собирается множество народу, и все, кроме Хенрика, студенты, все изучают разные науки, но нос они перед Хенриком не дерут, разговаривают с ним просто и дружелюбно и стараются втянуть в свои споры и дискуссии.

Ведь они занимаются вовсе не групповым сексом, как утверждал его отец и как сам Хенрик втайне надеялся, хотя в то же время побаивался этого. Ему-таки было страшновато идти туда в самый первый вечер, он с опаской ожидал, что будет встречен оравой голых людей, которые и его заставят сбросить одежду и принять участие в общей оргии. Трудно сказать, что он почувствовал, разочарование или облегчение, когда увидел, что все они одеты, сидят себе и мирно беседуют, одни потягивают пиво, другие пьют чай. И так бывает всякий раз. Хенрик даже удивляется, как это у него хватило глупости поверить отцу, и однажды он, не стерпев, рассказывает им об отцовских домыслах.

— Он что же, действительно думает, у нас тут каждый вечер групповой секс? — спрашивает Енс.

— Что ты, это у нас только по большим праздникам, — говорит кто-то.

И Хенрик сам не рад, что проболтался. Выходит дело, они все-таки и правда иногда занимаются этим — или как? Если да, то он тоже при случае попробует. Но ведь их не разберешь, всерьез они с ним говорят или шутят. У них вообще принят какой-то особый иронический тон в разговоре, совсем для него непривычный, и он никогда их толком не понимает.

Но покамест в доме Енса и Гитте ничего непристойного не происходит, просто собирается молодежь, сидят, пьют пиво или чай, курят, разговаривают, спорят. Хенрик не знает, может, кто-нибудь из них курит гашиш, сам он не курит, и его никто не угощает. Ему бы, конечно, интересно узнать, что они курят, но спрашивать неохота, чего доброго, опять попадешь впросак, как в тот раз, когда он ляпнул насчет группового секса. Ему вообще все время кажется, что он того и гляди попадет впросак, и от этого он чувствует себя неуверенно.

Разговаривают они все больше о политике да об общественном устройстве. Хенрик никогда особенно не интересовался ни политикой, ни общественными проблемами, и ему трудно следить за ходом их рассуждений, но постепенно ему становится ясно, что они замышляют переделать общество, а это, по его мнению, неплохая идея. Хенрик не возражал бы, чтобы общество стало иным, таким, к примеру, где не нужно учиться на маляра, и он старается слушать внимательно, а по временам набирается храбрости и сам встревает в спор, но почти всегда дело кончается тем, что они дружно на него накидываются.

— Ты, брат, отъявленный реакционер, — заявляют они, — а еще рабочий.

Хенрик понятия не имел, что он реакционер, он вообще плохо себе представляет, что такое реакционер, но немножко неприятно, что они ему все время тычут: рабочий, рабочий. Правда, в том, как они об этом говорят, нет ничего унизительного, но само упоминание об этом заставляет его чувствовать себя другим, не таким, как они, не совсем своим человеком в их среде, а Хенрику не нравится чувствовать себя другим. Ему хочется быть таким, как все в компании, он не желает ничем выделяться. Раньше он в своей мотобанде изо всех сил старался походить на остальных ребят, а теперь он стремится быть таким, как Енс и Гитте. Он уже и волосы начал отращивать, к неудовольствию своего отца, и одеваться он старается, как они. Он делает все, чтобы стать похожим на них, но сам чувствует, что это удается ему лишь отчасти.

Они столько знают и так уверенно держатся, что Хенрик невольно ощущает их превосходство. Они ведут бурные дискуссии, пользуясь при этом чужим и непонятным ему языком.

Они рассуждают о конфронтации и интеграции, об альтернативных решениях и коммуникативных процессах, а для Хенрика это все китайская грамота. В школе он таких слов не проходил, а на работе и в мотобанде тоже никто не говорил ничего похожего. Хенрик окончил девять классов, его учили читать и считать, его учили священной истории, естествознанию и географии, но его никогда не учили пользоваться такими словами. Гитте, Енс и все их друзья окончили гимназию, вероятно, это в гимназии учат так говорить. Хенрик среди них чужой, он все сильнее это ощущает, они живут в разных мирах и говорят на разных языках. И все-таки он тянется к ним, слушает их разговоры и старается чему-то научиться, а изредка отваживается сам подать голос, но почему-то всегда говорит что-нибудь не так или невпопад. И они смеются над ним, а Хенрик вспыхивает и дает себе обещание впредь держаться от них подальше, но на следующий день бежит к ним опять. Он не испытывает желания вернуться в мотобанду, он вообще не понимает, как он выносил своих бывших дружков со всем ихним бредом насчет карбюраторов, выхлопных труб и лошадиных сил. Что там ни говори, с Енсом и Гитте ему все-таки гораздо лучше, и, хотя они над ним смеются, он чувствует, что они признают его как личность, а Хенрик