знаться не хочет. Это пассив. Но у баланса в двойной итальянской бухгалтерии всегда имеются две половины. Значит есть и актив. Ты у меня хотела стать врачом-хирургом и стала! Хотела иметь настоящую любовь и имела. А сына? Именно сына, чтоб на Андрея был похож? А он не похож совсем. Ну, он, конечно, коктейль. Да еще рыжий. Однако, вспомни. Всегда самый способный и в классе, и в колледже. Вечно с книжкой хоть за столом, хоть в туалете. Конфликтный и ранимый. С первого класса, вечно в кого-то влюблённый и обязательно, всерьёз. И гитара, и глаза эти его серо-голубые… Потом готовился — готовился на мехмат, щёлкал зубодробительные задачи по Сканави, по Гельфанду и Болтянскому занимался, а поступил на юрфак!!! Просто так! Это в наше-то время! Нонсенс — кто понимает. Значит, на свой лад, похож?

Он тогда сказал:

— Мама, не волнуйся. Университет я окончу обязательно.

Я засомневалась. Подумала: «Ох, не знаю. Ты ж у меня разгильдяй… Давай, однако, дерзай! Мехмат, ребята говорят, самый лучший на белом свете для математиков факультет. Наш университет для меня, он всегда останется Университетом с большой буквы. Он один такой, и марку держит, тут спора нет». А вслух сказала:

— Знаешь Петь, я считаю, всё можно потерять: Деньги, здоровье, любовь, если раньше имел. Но образование всегда с тобой, если получил. И ещё: когда тебя спросят, кому нужна эта твоя математика? То есть отличный ответ.

— Мам, ты сегодня говоришь как оракул. Нет, мне правда нравится, — заулыбался Петька. — Какой такой ответ? Очень просто. Математика нужна для мышления. Я тебя раньше не спрашивал, а теперь вырос наверно, вот и пришло в голову. Ты по математике всегда как-то в курсе была того, чему в школе точно не учат. А теперь понимаю, и в твоём первом Меде тоже.

— Так я параллельно с обычной ещё физико-математическую школу при МИФИ кончала. Наша школа в этом направлении тоже не промах была. Мы тогда вместе с мехматовской группой в институт готовились, хотя собиралась я, собственно, в МИФИ как…

— Как отец? — быстро переспросил тогда Петя.

Он стоял, повернувшись к окну, правой рукой опираясь на стол. Катя посмотрела на эту его уже большую мужскую руку, покрывшуюся тёмно-золотистым загаром.

А я ему скорей:

— Петенька, ты что сегодня на обед хочешь? Есть пирог с капустой и бульон. А ещё можно отбивную с луком или котлеты индюшачьи, а к ним спагетти с сыром и итальянским соусом. И та-та-та.

«Катерина, слушай меня внимательно! Ты сейчас пойдёшь в душ. А то можно даже и ванну принять. А потом мы пожрём! Вот именно цыплёнка через «ы» сделаем. «Табака»! По-настоящему: с луком, с лимоном, с винным уксусом. И я его этим самым гладким булыжником придавлю, что ещё от мамы остался. Цыплёнок пошипит. Прожарится. И я! После ванны! Съем половину. Выпью к нему бокал красного вина, а потом устрою себе десерт. Вот сейчас».

Она достала красивое мейсенское блюдо и выложила на него два кусочка очищенной дыни, несколько клубничин и нарезанную грушу. Кстати, теперь на вопрос, когда у Вас бывает клубника, можно ответить, как в старом анекдоте: с восьми утра до двенадцати ночи.

— Отлично получилась! — Катя полюбовалась на свою работу.

«А потом, — старалась она поднять себе настроение, — я сварю себе кофе, тоже как следует — в песке. И даже выкурю одну сигарету».

Она уже выполнила почти всю свою программу. Блюдо с фруктами красовалось на столе. Рядом лежала толстая книга любимого Джеймса Херриота. Катя, достав из особой баночки кофе в зёрнах, собиралась приступить к священнодействию, когда раздался вдруг звонок в дверь.

— Извините, пожалуйста, Екатерина Александровна Сарьян здесь живёт? Перед Катей на пороге стояла маленькая очень полная женщина неопределённого возраста, одетая в жёлто-зелёную кричащую блузку с короткой юбкой, обтягивающей её увесистую филейную часть. Из сумки, болтавшейся у ней плече, торчал длинный батон. Пластмассовые бусы на монументальной груди отливали золотом с перламутром. Короткие, когда-то светлые волосы, измученные бесконечными ухищрениями парикмахеров, стояли дыбом. Морковная помада, фиолетовые тени для век.

— Простите, а Вы? — настороженно спросила недовольная Катя.

«Господи, наверно, очередная пациентка. Почему домой? Кто адрес дал?» — меж тем думала она.

— А я Валя. Валя Попова. Мы с Катей вместе в школе учились. Мне с ней очень надо поговорить. Тут, понимаете, такая беда, я…

— Валька? — перебила её опешившая Катя, — Валька, постой. Да остановись. Какая беда? Да я это. Ну, погляди хорошенько. Ты прости, я тебя тоже не сразу узнала. Двадцать пять лет всё-таки. И пошли в дом, что мы стоим. Будем сейчас с тобой кофе пить. Валюш, Валечка, ты что?

Валя Попова, на лице которой попеременно сменялись выражения растерянности, удивления, недоверия и робкого узнавания, вдруг поставила свою расхристанную сумку на пол, лицо её исказилось, а изо рта вырвался судорожный не то вздох, не то всхлип:

— Катюша-а-а-а, — застонала она. Горе-то какое! Вот к тебе пришла. Ой, да к кому же я с этим пойду? Кто поймёт? Ты я и Саша ещё. Я не знаю, где Саша, вот я и к тебе-е-е-е!

Она уже рыдала не на шутку, полные плечи её тряслись, и безвкусная штукатурка совершенно не скрывала гримасы настоящего горя и боли в её глазах. Катя, побледневшая и встревоженная, моментально поняла, что надо вмешаться. Она закрыла входную дверь, обняла Валю за плечи и повела на кухню.

— Ты мне сейчас всё расскажешь, слышишь, Плюша? Ну не реви, ну не надо, моя хорошая. Вот ты водички выпей и подыши… И ещё подыши… Отлично. Ты что, закурить хочешь? У меня раковина вместо пепельницы. Смотри, какая красивая! Это с Тихого океана. Ну вот и хорошо!

Валентина вытащила зажигалку и, всё ещё всхлипывая, сказала невпопад:

— Какая у тебя пепельница чистая! Прямо блестит. Таких не бывает.

— Всё, Валечка, ты уже за горой. Рассказывай.

— За какой за горой?

— Э, да не обращай внимания. Это жаргон. Реаниматологи так говорят, если пациент выкарабкался. Постой, да ты у нас вроде медсестра. Не слышала, что ли?

— Не слышала, Катюша. В амбулатории я, — всхлипнула Валя, — да и ты, вижу, не слышала. Ты сядь.

Они разговаривали уже часа два. Валя курила, вскакивала, садилась и то возбуждённо, то горестно повторяла:

— Застрелили. Застрелили его! Не будет уже никогда. И где-то у чёрта на куличиках. Кать? Ты хоть была на Искии этой? Это хоть что? Египет? Это арабы его? Ох, а почему Сонька только мне позвонила? Вы же подруги были? Это мы вот с