Ден посмотрел на часы. Было без четверти семь. В это время вслед за женскими и мужскими темпераментными тирадами после очередного «Prego, prego signore!»10 тот же голос продолжил: Questo mi piace, grazie.11 Маленький крепыш в красной майке и защитного цвета брюках проскользнул между стеной и пирамидальной «вазой» с олеандром и, стараясь держаться за цветущими ветвями, осторожно заглянул в окно. Перед ним наискосок виднелась зала, наполовину

заполненная гостями. В глубине помещения на стойку бара опиралась немолодая полная женщина. Рядом орудовал худенький паренёк лет восемнадцати. Перед ними вполоборота к окну в тени колонны стоял высокий стройный молодой мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, оттенявшей его светло-шоколадную кожу. Все трое болтали живо по-итальянски. Мужчина повернулся, и последние сомнения Дена рассеялись. Это был Алекс.

Из открытых окон траттории зазвучала музыка, и Ден очнулся. Он подался назад, оглянулся, вышел из-за своего душистого укрытия и спокойным шагом направился к открытым дверям. Алекс уже успел устроиться за столиком на двоих у левой стенки. Увидев товарища, он встал, заулыбался и помахал рукой. Ден подошёл, кивнул и сел, не говоря ни слова. Мулат встретил его напряжённый вопросительный взгляд, едва заметно поднял брови, однако не подал виду:

— Что заказывать будем? — довольно громко осведомился он.

— Ты, я смотрю, на русский перешёл, — с иронией прищурился Ден.

— А то! Теперь только по-русски! — не заметив подвоха, снова оскалил в сверкающей улыбке зубы собеседник.

В зале стоял полумрак, но и в неверном свете свечей было видно, что мулат много моложе своего напарника. Он был оживлён, вернее, взвинчен. Ему не сиделось на месте. Молчать он во всяком случае не мог.

— Давай, кореш, сейчас хоть пожрём, как люди! Он развернул меню, напечатанное, как это принято в курортных местах, на нескольких языках.

— Если ты пиццу хочешь, тут есть. Вот, например, эта поинтересней: «маринара» — матросская, или «куатростаджионе» — четырёх времен года.

11

Ну «кальцоне» нас не удивишь, ага — «кон ла скаролла», то есть с диким салатом, а?

— Да неохота пиццу. Дома надоела.

— О, ну тогда смотри. На закуску можно анчоусы взять или такие маленькие маринованные рыбки — алюцце. Их на побережье ловят. И к ним салат Капрезе. Или нет, баклажаны с грибами и пармезаном. А как ты насчёт супа?

— Не много ли? — сдержанно и недружелюбно отозвался Ден.

— А чё? Мы не спешим, и я приглашаю. Гляди тут какая штука есть — акуа пацца — безумная вода. Этот бульон с чесноком, оливковым маслом и жареными помидорами, — увлечённо повествовал Алекс.

— А сам ты что будешь?

— Я? Обязательно суп, вернее уху. У тебя сверху на пятой странице стоит «дзуппа ди пеше», уха по-итальянски из рыбы и моллюсков! — Алекс зацокал языком.

— А какая здесь рыба?

— Чаще всего морской петух и окунь. Слушай, давай всяких морских зверей закажем: мидий, кальмаров, осьминогов, креветок!

— Постой-ка, — прервал Ден эту кулинарную арию, — а мясо есть у них?

— А как же. Кролик по-охотничьи — конильо алла каччиатора.

— Идёт. А то пицца, пицца… Вот эту ушастую пиццу хочу. И красного вина мне возьми.

Ден откинулся на спинку стула и осмотрелся. Зал понемногу заполнялся народом. Люди приходили семьями, компаниями, рассаживались, с экспрессией галдели о чём-то своём и никто, казалось, не замечал и не слушал двух иностранцев у самой стенки рядом с большой агавой в глиняном горшке.

— Вот и ладно, — обрадовался Алекс, — тебе красное Монтекорво возьмём. Или лучше даже Симментто. А мне… Фрассителли у них есть? Он поднял руку и щёлкнул пальцами, подзывая официанта. Смуглое лицо его с большими блестящими, как чернослив, глазами дышало добродушием.

— Денчик, я тебя всё спросить хотел. Ты после гонок за штангу взялся или и раньше железо таскал?

— Парень, ты закажи сначала. Я тебя тоже спросить хочу, — уже не скрывая угрозы, проворчал маленький крепыш.

К ним подошла молоденькая белобрысая девица, совсем не похожая на итальянку. Она зажгла свечку на столике и что-то сказала, вежливо улыбаясь. Алекс складно затараторил на английском, время от времени вставляя итальянские названия блюд, которые звучали в его исполнении совершено естественно, как если бы он никогда ничего другого и не заказывал. Казалось, он непритворно рад встрече с Деном, предвкушает хороший ужин, испытывает, может, облегчение, что грязная работа позади…

Облегчение? — скрипнул зубами при этой мысли тот. — Нет, надо. наконец, объясниться, иначе я просто взорвусь от злости и неизвестности.

Они познакомились три года назад на маленьком аэродроме в далёкой африканской стране, куда нелётная погода и гастрольная судьба занесла ударника и вокалиста Александра Риццоне. Механик Володька Денисов обслуживал там наши самолёты, заслуженные гробы, купленные африканцами подешёвке в сумасшедшие годы больших перемен. Оба сидели в пабе, который открыл в этой богом забытой дыре невесть как попавший туда и осевший ирландец, и пили пиво.

— Бродяга, — размякший Володька чуть не плакал от радости, — я думал, ты местный! Как не думать? Ты такой шоколадный. Со мной тут два поляка и венгр. Они немного по-русски могут, и всё. А ты москвич! Да я так рад, что…

Пулемётная очередь протрещала, и посыпались стёкла. Хозяин привычно присел. За окном сначала наступила тишина, а потом послышались крики. Снова раздался оружейный залп и взрыв. Очередной военный переворот разворачивался по всем правилам искусства и набирал обороты. Саша и Володька укрылись на складе при ангаре Денисова и месяц спина к спине продержались, изнывая от жажды, пропадая от несусветной жары и питаясь собачьими галетами и консервированными бобами из запасов местного механика, случайно не вывезенных вовремя. Они выбрались

на последнем самолёте, увозившим консула Испании, представлявшем здесь интересы России. Раненый в плечо и голень Денисов держал голову Сашки на коленях и в голос причитал:

— Шурик, ну потерпи маленько. Мы быстро. Мы до Марселя. А там врачи! Ты же десантник! Шурик, а Шурик?

Сашка метался и бредил. Простреленная грудь при каждом вздохе издавала надсадный всхлип. Самолёт гудел и вибрировал, прорываясь сквозь плотную облачность, и падал в воздушные ямы. И тогда Сашка… Он не стонал. Он как раненая птица. У-и-и-и.

Это стоило десятков лет ни к чему не обязывающих встреч и знакомства «вообще». Когда быстро выяснилось, что в Москве их никто не ждёт особенно, если болен и беден как церковная мышь…

— Вовка, — опередил Алекса мулат, когда белобрысая убежала, сделав ветер длиннющей чёрной кружевной юбкой с красным фартуком, — что ты сидишь как неродной? Тебе рассказать или ты спрашивать будешь? Нет, лучше я сам начну,