чаще они сливаются, образуя поэтический сплав, наделенный мощным зарядом эмоционального воздействия. Сила этого воздействия определяется самим характером таланта Волошина — художника и поэта, остро и лично увидевшего, познавшего и лирически воплотившего образ коктебельской земли, с ее складками холмов, хребтами скалистых гребней и величавой широтой залива, окаймленного извилистой линией берегов.

Для гомеровской темы ключевым является стихотворение 1907 года «Одиссей в Киммерии».

Уж много дней рекою Океаном

Навстречу дню, расправив паруса,

Мы бег стремим к неотвратимым странам.

Усталых волн все глуше голоса.

И слепнет день, мерцая оком рдяным.

И вот вдали синеет полоса

Ночной земли и, слитые с туманом,

Излоги гор и скудные леса.

Наш путь ведет к божницам Персефоны,

К глухим ключам, под сени скорбных рощ,

Раин и ив, где папоротник, хвощ

И черный тис одели леса склоны…

Туда идем, к закатам темных дней,

Во сретенье тоскующих теней.

Широко и патетически гомеровская тема развернута в поэме «Дом поэта»:

Доселе грезят берега мои

Смоленые ахейские ладьи.

И мертвых кличет голос Одиссея,

И киммерийская глухая мгла

На всех путях и долах залегла,

Провалами беспамятства чернея[64].

Но в этом же произведении с предельной четкостью представлен историко-реалистический план трактовки образа восточнокрымской земли, пережившей «борьбу племен и смену поколений». Перечисление археологических наслоений многих эпох, которыми насыщены «наносы рек на сажень глубины», заключается резко звучащим прозаизмом:

Каких последов в этой почве нет

Для археолога и нумизмата,

От римских блях и эллинских монет

До пуговицы русского солдата.

Здесь две линии постижения Киммерии намеренно расчленены и противопоставлены. Гомеровские воспоминания, а также строки о Карадаге, даны на уровне высокой патетики, а информация об археологической насыщенности почвы дана в виде перечня, напоминающего сухой отчет. Эта антитеза является одним из стержневых моментов поэтической структуры произведения «Дом поэта».

Однако такой пример намеренного обнажения, противопоставленности двух точек поэтического обзора является единичным в творчестве Волошина. Облик древней земли обычно выступает как синтез исторических и мифологических воспоминаний, облекающих суровые пейзажи Восточного Крыма, в поэтическом постижении которых проявляется высокая степень эмоциональной напряженности.

Здесь был священный лес. Божественный гонец

Ногой крылатою касался сих прогалин.

На месте городов ни камней, ни развалин.

По склонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец

В зеленых сумерках таинственно печален.

Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?

Кто знает путь богов — начало и конец?

Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни,

И море древнее, вздымая тяжко гребни,

Кипит по отмелям гудящих берегов.

И ночи звездные в слезах проходят мимо,

И лики темные отвергнутых богов

Глядят и требуют, зовут… неотвратимо.

Вершиной лирического постижения и воплощения духа коктебельского пейзажа в поэзии Волошина мне представляется заключительный сонет цикла «Киммерийские сумерки».

Над зыбкой рябью вод встает из глубины

Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,

Обрывы черные, потоки красных щебней —

Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны —

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны.

И парус[65] в темноте, скользя по бездорожью,

Трепещет древнею, таинственною дрожью

Ветров тоскующих и дышащих зыбей.

Путем назначенным дерзанья и возмездья

Стремит мою ладью глухая дрожь морей.

И в небе теплится лампада Семизвездья.

Иногда говорят, что Волошин холодный, головной поэт. С этим трудно согласиться, особенно имея в виду его киммерийские циклы. Лирика человеческих взаимоотношений действительно занимает относительно мало места в поэзии Волошина. Эмоциональные заряды своей души он направлял, однако, на другие темы, и, в частности, в лирике природы раскрываются его глубоко личные переживания.

В этой связи возникает необходимость коснуться известного вопроса о влиянии, оказанном на М. Волошина поэзией французского поэта-парнасца X. М. Эредиа. В отношении формально-поэтических средств это влияние вполне очевидно. Как мастер сонета, умевший вложить в эту лаконичную форму значительное по смысловому объему содержание, Эредиа был образцом для молодого Волошина. Волошин блестяще перевел два сонета Эредиа («Бегство кентавров» и «Ponte Vecchio»); обращение к темам греческой мифологии также является моментом, сближающим творчество этих поэтов.

Однако воссоздание образов античности у Волошина является своим особым, оригинальным, непохожим на изысканно-холодные поэтические миниатюры Эредиа. Для Эредиа сюжеты античного мира, средневековья, Возрождения были литературным материалом, из которого он со вкусом выбирал темы для своей безукоризненно красивой, но бесстрастной поэзии. Воссоздавая в каждом из своих сонетов черты определенной эпохи, увиденные сквозь мимолетность и единичность выбранной ситуации, Эредиа всегда оставался наблюдающим извне. Отсутствие лирического «я» в его поэзии контрастирует с использованием такой традиционно-лирической формы, как сонеты. Этой контрастностью еще сильнее подчеркивается бесстрастная описательность его поэзии.

Совершенно иным был подход к древности у М. Волошина. В его пейзажной поэзии перед нами не многообразие сюжетов и мотивов, почерпнутые из сокровищницы античной культуры, но по существу только одна тема — тема Киммерии. И эта тема была для Волошина глубоко личной, внутренне пережитой и заново переживавшейся на протяжении всего творческого и жизненного пути. Образ древней Киммерии был создан им как сплав исторических и романтических представлений о далеком прошлом крымской земли с лирическим переживанием, порожденным необычайно острым эстетическим восприятием природы этой земли, земли, на которой он жил и с которой навсегда связал свою судьбу.

В образе Киммерии для Волошина органически сливались темы природы и истории с темой человека. И этим человеком были не какие-либо персонажи античной истории, но было его собственное лирическое «я» — «я» человека, жившего на земле, овеянной историческими воспоминаниями. Именно поэтому киммерийская поэзия Волошина глубоко лирична и эмоционально действенна.

Внутренним волнением пронизаны строфы стихотворения «Полынь», открывающего цикл «Киммерийские сумерки».

Костер мой догорал на берегу пустыни.

Шуршали шелесты струистого стекла.

И горькая душа тоскующей полыни

В истомной мгле качалась и текла.

До боли острое переживание единства с природой звучит в его обращениях к коктебельской земле, в холмах и скалах которой навеки застыли следы вулканических катаклизмов — «земли отверженной застывшие усилья»:

О мать-невольница! На