– Я предал тебя, – тихо произнес он. – Никогда не предполагал, что ты все узнаешь. Стефани взяла с меня клятву, что ты ни о чем не будешь знать. Я предал тебя, Гизела.

– По мне, лучше знать правду, – всхлипнув, ответила Гизела.

– Я и не думал рассказывать Харриет, – продолжал он. – Она как-то сумела выудить из меня все. Я был глупцом, Гизела, проклятым глупцом, что снова женился, после того как узнал, что такое счастье.

– Теперь… слишком поздно, отец, – сказала Гизела. – Пожалуйста, скажи мне… кто я… если не твоя дочь.

Сквайр тяжело вздохнул и, повернувшись к Гизеле, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны как лед, и он неловко постарался согреть их, растирая между ладонями. От этого простого проявления доброты на глаза Гизелы вновь навернулись слезы и побежали безудержно по щекам.

– Я встретил твою мать двадцать один год назад, – неторопливо начал сквайр свой рассказ. – Я гостил тогда в Австрии у своего друга, с которым мы вместе учились в Оксфорде. Я поехал к нему поохотиться. Как-то раз он взял меня с собой в гости к друзьям, жившим неподалеку, – к графу Ганзалии и его семье. Я влюбился в Стефани с первого взгляда. Она была прелестна, Гизела. Золотоволосая, с голубыми глазами. От ее смеха всем вокруг становилось радостней. Я молил ее стать моей женой. Но она сказала, что любит другого.

Сквайр замолчал на секунду и прикрыл глаза рукой, как бы заново испытав боль прошлого.

– Дальше… папа, – прошептала Гизела.

– Она доверила мне свою тайну. Рассказала, как сильно любит и верит, что ее избранник отвечает ей такой же любовью. Но они не могли пожениться, потому что у него уже была жена. «Он женился бы на мне, если бы мог, – говорила Стефани. – Но его заставили заключить выгодный брак. Он возненавидел свою жену с самой первой минуты, а она возненавидела его. Их родители договорились между собой об этом браке, и они ничего не могли поделать. Он очень несчастлив и никогда не знал, что такое счастье. Я отчасти могу облегчить его страдания».

Сквайр издал стон.

– Для меня было мукой слушать ее, – сказал он. – Но мне не хватало мужества уехать. Каникулы кончились, а я остался. Мой друг все понял. Я не доставлял ему никаких хлопот своим пребыванием в его доме, поэтому я остался. Проходил месяц за месяцем, и я все больше и больше влюблялся в Стефани, стараясь утешить себя тем, что она, по крайней мере, мой друг. Но однажды она прибежала ко мне, как безумная, вся в слезах. Прошло много времени, прежде чем мне удалось уговорить ее рассказать, что случилось. Ее признание поразило меня как удар. У нее должен быть ребенок! Она боялась рассказать родителям, боялась будущего. Я спросил, знает ли об этом ее возлюбленный. Она ответила: «А что он может сделать?» Я так и не узнал, кто это был, ты понимаешь? По-моему, я никогда и не встречался с ним. Я знаю только то, что говорила мне Стефани, – он был очень важной особой и, по ее словам, горячо ее любил. Я умолял ее пойти к нему. Она отказалась. Каждый день мы встречались с ней у озера и все обсуждали без конца ее дилемму. Но разговоры так ни к чему и не привели. В конце концов мне пришло в голову единственно возможное решение: Стефани должна выйти за меня замуж, и тогда весь мир признает, что ребенок – мой!

Пальцы Гизелы сжались на руке отца.

– Это было благородно с твоей стороны, папа, – тихо промолвила она.

– Благородно? – переспросил он. – Ничего подобного. Я любил Стефани всем сердцем и душой. Я взял бы ее в жены на любых условиях. Будь у нее пятьдесят внебрачных детей, для меня это не имело бы значения. Будь она убийцей, изгоем, я все равно любил бы ее.

В его голосе зазвучала истинная страсть, потом он снова откинулся на подушки в кресле.

– Это любовь, Гизела! И пусть ты никогда не узнаешь, что это такое. Она разрушает все, кроме самой себя.

– Но ведь любовь означает счастье, – сказала Гизела.

– Да! Счастье, потому что, когда приходит любовь, весь мир вокруг меняется, – согласился сквайр. – В конце концов Стефани согласилась выйти за меня. Мне тогда казалось, я самый счастливый человек на свете. Только позже я познал адские муки ревности, бросившие меня на самое дно пропасти, имя которой – отчаяние.

Он помолчал минуту, глядя в огонь.

– Нет сильнее боли, чем ревность, Гизела. Помни об этом и постарайся ее избежать. Ревность въедается в самую душу. Она вторгается в тебя с каждым вздохом, с каждой мыслью, которая приходит тебе в голову.

Гизела чуть сильнее прижалась к его коленям.

– Бедный папа.

– Твоя мать никогда не притворялась. Когда мы поженились, она сказала, что любит только одного человека и никого больше и что будет любить его всегда. Ее сердце было отдано ему и тебе, его ребенку.

– Трудно тебе пришлось, – сказала Гизела.

– Трудно! Временами мне казалось, что я больше не выдержу. Я уходил из дома посреди ночи и бродил бесцельно до рассвета, боясь остаться наедине с женщиной, которую любил и которая не любила меня. Я пообещал ей, что наш брак будет только формальным. И я сдержал свое слово. Я не был ей мужем до тех пор, пока она не попросила меня стать им.

– Это было жестоко, папа! – воскликнула Гизела.

Он покачал головой:

– Нет! Потому что она была совершенно откровенна. Она не стала бы опускаться до того, чтобы изображать любовь, которую не испытывала; она не стала бы принадлежать мужчине, которого не любила. Но я в конце концов победил! О, Гизела, я победил! Прошли годы – годы страданий, годы, когда мне иногда казалось, что я теряю рассудок от тоски по ней. А потом как-то на Рождество, когда я меньше всего ожидал этого, она призналась, что полюбила меня, я стал всем в ее жизни; прошлое померкло, и она любила меня всем сердцем, так же как я ее.

Голос сквайра дрогнул. С усилием он продолжил:

– И тогда я стал тем, кем должен был стать давным-давно. И тогда я узнал долгожданное счастье семейной жизни, когда жена и муж – оба чувствуют, что нужны друг другу. Мы были счастливы, Гизела. Так счастливы, что даже сейчас трудно говорить об этом, трудно рассказать словами, какими были последние четыре года. Четыре года, хотя женаты мы были уже шесть лет!

– И ты все еще продолжаешь меня ненавидеть, папа?

– Никогда я не испытывал этого чувства к тебе, дитя мое, – ответил он. – Сначала мне казалось, что так и будет, но невозможно ненавидеть такое хорошенькое и беспомощное существо. Мне было жаль того времени, которое твоя мама проводила с тобой, но меня часто посещало чувство, как будто нас с тобой связывает вместе то, что мы оба не можем без нее жить. Она дарила нам обоим только часть своего внимания, часть своего сердца, часть своих мыслей. Остальное доставалось человеку, которого она любила. Человеку, который даже не подозревал, что она родила от него ребенка.

– Он не писал и даже не пытался увидеться с ней?

– Нет, насколько я знаю. Думаю, она сказала бы мне, если бы было иначе. Нет! Когда мы вместе уехали из Австрии, она порвала со всем прошлым, включая свою семью.