дура: «Мне брендовых шмоток, сумочку и косметику такую, чтобы рожа как в рекламе стала». «Говно вопрос», — отвечает папаша, а сам думает: «Знаю места, где все эту фигню шьют, клеят и варят. Какой лейбак закажешь, такой и пришлёпнут. А за бутики эти ваши пусть дураки переплачивают, один чёрт всё теми же китайцами на тех же фабриках пошито». Вторая говорит: «Привезите мне, папенька, айфна заморского! Да чтобы было то айфно новее, чем то, что Маньке полюбовник ейный купил!» «Да без проблем», — обещает заботливый отец, зная, что есть в заморских странах обычай продавать старое айфно «как новое», только дешевле. Один дурак с разгону купит за страшенные деньжищи самое свежее, а потом жаба его придушит, и он бежит в лавку сдавать. Там айфно оботрут, коробку поменяют и продадут за полцены. «А тебе, — спрашивает этот торгован, — чего привезти, дочка младшая? Тебе с твоими зумерскими закидонами хрен угодишь, племя ты младое, незнакомое…» «А мне, — отвечает дочка его, допустим, Настенька, теребя татуированной ручонкой пирсинг в носу, — привези, папахен, цвяточек аленький». «Чегой-то тебя на флористику внезапно пробило? — удивляется отец. — У тебя кактус на подоконнике, и тот сдох! Новая мода, штоль, молодёжная?» «Слышь, предок, — щетинится та, — ты, на минуточку, сам этот разговор завёл! Не хочешь — не вези, говна-то. Мне так-то ничего от тебя не надо, обойдусь, как всегда…» «Экая нынче молодёжь пошла пассивно-агрессивная, — вздыхает торгован, — ладно, поищу на развалах, если на алиэкспрессе нет». В общем, уехал купец.

Торговал он там булатом,

чистым серебром и златом,

Экспорт двигал соболями,

чернобурыми лисами.

Не пренебрегал конями,

всё донскими жеребцами.

Лихо банчил он недаром,

Неуказанным товаром…

— Это из другой сказки таможенная декларация, но наш герой тоже неплохо расторговался:

Прикинул вал, прошуршал нал,

вычел накладки таможне на взятки,

пощёлкал счётами, подбил маржу —

вышло недурно, я тебе скажу!

— В общем, пришла пора возвращаться. Старшим дочерям уже подарки куплены: и шмотьё, и косметика, и айфно, и даже чехольчик к нему розовый в стразиках. А цветочка аленького — хоть тресни, ни в одном прайсе нет, а начнёшь спрашивать — косятся странно и тревожную кнопку под прилавком нащупывают. И вроде бы не обязан, а всё одно нехорошо получается. Как представит себе, каким взглядом окинет его младшая дочь, когда он с порога руками разведёт, хоть вообще домой не возвращайся. Младшие они, знаешь ли, самые любимые, хоть и самые вредные. И так и вернулся бы он ни с чем, и был бы облит дочерним презрением, и кончилась бы эта история, не начавшись, но занесло его по дороге в одно странное место. Не то корабль ветром к незнакомому берегу прибило, не то в фуре солярка кончилась, но забрёл он в поисках, где телефон зарядить, в чужой особняк. Ворота были открыты, вот и зашёл. Идёт такой, по саду, кричит: «Алё, хозяева, есть кто? Позвонить от вас можно? А то у меня роуминг дорогой и батарейка села». А в ответ — тишина. «Ушли куда-то, — соображает торгован, — а двери не заперли. Вот что значит заграница! У нас бы уже всё, что гвоздями не приколочено, вынесли, а тут, вон, даже жратва на столе стоит». Ну, он и не стал стесняться — пожрал, попил, вилку серебряную со стола в карман уронил — чисто случайно, на память о доброте человеческой. «Ну, — говорит, — вижу, телефона у вас нет, так что я пойду себе, пожалуй». А на обратном пути смотрит — оградка, за оградкой куст, а на кусте — он! Цветочек. Аленький. Такой аленький, что вообще никаких сомнений не осталось — тот самый! А ограда, как назло, — не заперта! Ну, то есть замок такой ерундовый, что, считай, нет его. Просто-таки не замок, а надпись «Добро пожаловать!» Вытащил он из кармана финку заветную с рукояткой наборной, память о бурной молодости, и цветочек-то и срезал. Да только вот беда — оказался он под сигналкой. Гром, звон, сирены, мигалки, и вот нате вам — хозяин ему руки крутит. Такой здоровенный и такой урод, что купец и не дёрнулся. Так и обмер с перепугу весь, даже штаны слегонца намочил. Чисто от неожиданности. А тот ему и говорит: «Цветок этот бабок нездешних стоит. Если весь твой товар продать, все твои деньги конфисковать и самого тебя пустить на органы — один чёрт не расплатишься. Так что я тебя, ворюга, сейчас сдам в Интерпол, а там тебе присудят пожизненное в камере с неграми-пидорасами из садо-мазо-гей-порно. Цветок это не вернёт, но хоть полюбуюсь. Мне знакомый вертухай видео с камер наблюдения сливает». «Я думал, ты просто урод, а ты реально чудовище! — расстраивается торгован. — Я ж не знал, что это за цветок, меня дочка попросила, чтоб её разобрало, заразу крашеную! Отпусти хоть с ней попрощаться!» «А что за дочка? Симпатичная? Фотки есть?» Купец достал телефон, показал фотки, монстр репу почесал и говорит: «Ладно, вали прощайся. Но учти, если через неделю не вернёшься — подам тебя в международный розыск. Негры как раз соскучиться успеют. А ещё лучше — дочку вместо себя присылай. У меня тут ещё всякие цветочки есть, ей понравится». Возвращается торгован домой, подарки раздал, а сам сидит, водку пьёт. Старшая дочь обновки нацепила — и на блядки бегом. Средняя — айфно включила и давай с ним селфиться, губки жопкой скрутив. И только младшая, Настенька, цветочек аленький покрутила, помяла, понюхала да и говорит: «Не ожидала, папахен, реально. Думала, сольёшься, как всегда. Но чота вайб от тебя конкретно криповый. С чего тебя так бомбит?» А тот уже водки хорошо всадил, так что не удержался и рассказал ей всё. «Так что же ты молчишь, бумер? — ржёт она. — Без бэ, кинь поинт в личку, по фану метнусь к ботану цветочному». Он давай её отговаривать, да где там. Молодёжи если что в башку встряло, не вышибешь. Умотала, в общем. Потом шлёт видосики — мол, всё зашибись, тусуемся отлично, цветочки тут, и правда, отвал башки — нюхаем и смеёмся. Чудовище хотя на рожу чистый трэш, но не злое и при деньгах. Замуж зовёт, но мне как-то влом, замужем не так смешно будет.

Отец сперва переживал, конечно, но потом рукой махнул — чёрт их поймёшь, нынешних. С старшими-то всё понятно — шмотки, гаджеты, замуж выскочить. А этой всё время странного хотелось… Убедил себя. И всё шло гладко, пока Настенька внезапно не объявилась. «Чего, — говорит, — глазки выпучили, семейство? Я что, уже соскучиться по вам не могу? Не пугайтесь, я ненадолго. Мой кринжмен без меня чахнет, пухнет и дохнет. На три дня всего, а то он решит, что я слилась, и выпилится нафиг. Очень, понимаешь, у него комплексы сильные из-за внешности. 'Ах-ах, — начинают ей сестры типа сочувствовать, а сами за спиной перемигиваются ехидно, — бедная наша сестричка! Как же тебе тяжело с этаким уродом-то жить!» А она смеётся: «Фига вы душные! Это вы низко флексите, а у меня сасный чил! Вот вам пруфы! И показывает им такие фотки, что только упасть и от зависти плакать. В общем, так её сестры иззавидовались, что когда ей пора стала уезжать, то часы в доме перевели, и она на самолёт свой опоздала, а ещё из телефона симку вытащили, чтобы предупредить не смогла. Настенька, конечно, следующим же рейсом улетела, но было поздно. Приезжает в особняк, а уродец ейный уже лежит под кустом, только ножки торчат. Не то повешался, не то порезался, не то цветочками передознулся. 'Фигассе, — говорит она, — ты чего, реально выпилился? Я думала, ты гонишь! И чо теперь? И как? Я же тебя, дурака, любила!» Он глаз один приоткрыл: «Правда любила, без бэ?» — «Инфа сотка!» — «Я же урод!» — «Просто альтернативная внешность, бывает. Так что, раздумал ласты клеить?» «Я, — отвечает, — решил, что если меня какая чикса реально полюбит, такого, как я есть, то пойду и пластику сделаю. Так что гляди, какой я теперь красаучик!» Размотал с хари бинты, а там чистый киануривз с дикаприо. Сделала Настенька с ним селфи, отправила сёстрам, тут-то они с досады и выпилились. Такая, вот, сказка. А теперь спать.

* * *

— Что же ты так орёшь, Лысая ты Башка? Опять тебе худо? Да, разбудила. Давно не слышал твоих ночных арий, расслабился, отвык. Дал бы тебе ещё таблетку, но опасаюсь. Ты уже две выпила, Стефтан не велел перебирать дозу. Болит голова? Вижу, болит. Бедная ты бедная…