Заодно мы решаем обследовать окрестности. Вне сомнения, доминирует колоссальное коричневое здание церкви Фрари. По сравнению с ней церковь Сан-Рокко и резное здание скуолы того же названия, расположенные рядом, кажутся игрушками. Площадь очень красива, хотя немного тесноватая и гулкая. Здесь много молодежи. Вообще, место более живое и не такое чопорное, как район богатых семей, где живет Стефания. Сразу за Скуолой Сан-Рокко видим, как женщина с девочкой лет пяти сидят и едят мороженое, изучая карту. Разговаривают они на смеси испанского и американского английского.

— Ну ты смешная, мамуля! — весело восклицает девочка.

— Ты тоже смешная, — нежно отвечает женщина.

Девочке чем-то не нравятся грязновато-серые голуби; их тут целая стая, они топочут вокруг, клюют крошки. Малышка вскакивает и пытается отогнать птиц, машет на них руками.

— Мамуля, ну посмотри же, — испуганно зовет она на помощь.

— Не бойся.

— Мам, ты что, не можешь их поймать или убить? Убери их отсюда как-нибудь!

Мы со Стефанией идем дальше и поворачиваем налево перед пастичерией «Tonolo», минуем антикварную лавку того парня, что, по словам Стефании, любит разгуливать с подсолнухом в руках а-ля Оскар Уайльд. Он и сейчас у себя, выглядывает изнутри. Проходим мимо церкви Сан-Панталоне — вид у здания такой, будто его строили из полосок необработанной фанеры. Очередной мост, и мы оказываемся в хорошо знакомых местах. Несколько парней — похоже, студентов — выходят из обшарпанного бара возле узкого прохода. Мы тоже решаем зайти в бар.

— Как поживает твой кузен Ренато? — спрашиваю я Стефанию, эти ребята мне чем-то его напомнили.

— А! Скоро уезжает на год в Америку. Хорошо, что он едет сейчас, пока молодой, так что сможет освоить язык как следует.

К тому же, говорит ее взгляд, там у него будет больше возможностей разобраться со своей сексуальной ориентацией, чем в Венеции.

Мы вынуждены прервать разговор, поскольку к нам пристает нищий. Смуглый, тощий, похожий на мавра, он держит картонку с надписью. На нем синяя каскетка и рубаха. Стефания отдает ему всю мелочь, около пятидесяти центов. Нищий недоволен, смотрит на монетки с отвращением:

— У вас что, не найдется ничего посущественнее? На это ничего не купишь. Посмотри сама, это же ерунда. Что я могу сделать с этими пятьюдесятью центами? Самый дешевый хлеб — не дешевле евро.

— Ты что, серьезно? — отвечает Стеф. — Я тебе отдала все, что у меня было. И ничего больше ты не получишь, так что иди своей дорогой.

Нищий подходит еще ближе к нашему столику, опирается о него бедром и продолжает приставать к моей подруге:

— Я есть хочу. Я подошел к тебе, попросил о помощи, и что я получил? Вот это? Нехорошо, слишком мало.

— Продал бы свою шапку, — бурчу я под нос по-английски.

Он поворачивается ко мне и протягивает руку.

— Поразительно, — бормочет Стефания.

Я начинаю перетряхивать убогое содержимое своего кошелька. Ни одна из нас не захватила с собой денег.

— Нет, Бидиша, не делай этого, не нужно, — говорит Стеф.

Нищий не отстает. В конце концов я тоже даю ему полтинник, и он удаляется.

— Можно подумать, что он и впрямь купит себе сэндвич, — грустно замечаю я.

Вечером мы празднуем удачное завершение квартирных поисков — ужинаем в итальянско-арабском ресторане с Марой и Бьянкой, подругами Стеф, обе они занимаются архитектурным дизайном. За соседним столом семейный праздник. Там собралось человек двадцать, представлены все возраста — от восьмидесятилетней бабули до младенца трех месяцев от роду, — плюс песик Лоренцо, с которым нам приходится познакомиться. Ресторанчик скромный — «настоящий», не для туристов. Столы стоят вдоль канала. Это создает особую ауру — бархатно-синяя жаркая ночь, ни ветерка, внизу беззвучно колышется вода.

Мара — очень темпераментная, с неправильными, резкими чертами лица, торчащими вперед зубами и короткими черными волосами. На ней очки в прямоугольной оправе. Бьянка не менее энергична и поразительно хороша собой: печальные акварельно-голубые глаза мадонны, а лицо нежное, почти английское — пока она не поворачивается ко мне боком. Профиль у нее плоский, длинный, с крупным перебитым носом, точно с портрета дожа эпохи Ренессанса.

Разговор идет о том, что летом приходится держать окна нараспашку, так что, похоже, учитывая венецианскую скученность, здесь все слышат, что делается у соседей. Мара рассказывает мне по-английски:

— Мой бойфренд наполовину швейцарец, и иногда по вечерам я прошу его почитать вслух что-нибудь по-немецки. Один раз он вот так читал мне, и вдруг мы услышали на верхнем этаже шум — ну, ты понимаешь… — Она многозначительно округляет глаза. — Мы слушали какое-то время, а потом я говорю Дарио: «Нам по тридцать лет, и чем мы занимаемся в постели? Читаем немецкую книгу. А им там по сорок пять…» И после этого у нас было два раза.

Бьянка пренебрежительно фыркает и лаконично комментирует:

— Но оба раза по две минуты.

У нее имеется наготове похожая история о немолодых соседях, которые занимаются этим, «как два средних размеров буйвола». Рассказывая, Бянка хрюкает, пыхтит, сопит и рычит, пока мы не разражаемся хохотом, привлекая доброжелательное внимание семьи за соседним столом. Там тем временем развлекаются с малышом: его снимают с дедушкиного плеча, передают из рук в руки и, высоко подняв, демонстрируют собравшимся, будто ценный лот на аукционе.

По дороге домой я смотрю на луну, висящую низко в небе. Сегодня она темно-оранжево-красная — полыхающий неон без намека на белизну. Мы долго стоим во дворике рядом с домом Стеф: происходит обычная церемония — Стеф и я уговариваем Мару и Бьянку подняться пропустить по рюмочке на сон грядущий. Девушки изображают нерешительность, они не хотят нас стеснять, это обсуждается. Наконец, по прошествии некоторого времени (хватило бы и половины его, чтобы уступить, соблюдая все правила приличия), мы вчетвером поднимаемся наверх.

В квартире у Стеф мы распахиваем балконные двери, наливаем себе портвейн со льдом и сидим, любуясь Большим каналом — безмолвным колышущимся мраком с дрожащими огоньками.

— О, между прочим, помните того русского красавчика? — спрашивает Мара. — Официанта? Он теперь работает в замечательном месте, ночном баре «Postali». Один раз он выглядел очень усталым. Я ему сказала об этом, а он отвечает: «Ах нет, видите ли, мне много о чем приходится думать, я все время думаю». Я говорю: «Да что вы, и о чем же это вы думаете?» А он отвечает: «Я думаю о сигаретах, о разных сортах сигарет».

Стеф, Мара, Бьянка и я обмениваемся разочарованными взглядами.

— Что ж, прощай, красавчик, — заключает Стеф.

— Да уж, бывает, покажется, что шкаф очень красив. А откроешь его, увидишь, что