гедонисты, они считают, что напоследок мы просто обязаны выпить вместе в знаменитом изысканном кафе «Florian» на площади Сан-Марко. Уже совсем стемнело, и Венеция — сэндвич между одинаково синими слоями неба и моря. На площади толпы людей, золотые огни; уличные торговцы продают неправдоподобно безупречные розы; звучит музыка; ритмично повторяющиеся тени сводчатых окон, галерей и колонн тоже создают свою мелодию. Собор Святого Марка горбится массивной тенью в глубине площади — огромный, шишковатый, округлый, как статуя Будды.

Грегорио и Лукреция знакомы с владельцами кафе, и меня это совсем не удивляет. Нас проводят мимо столиков для туристов, расположенных на улице, и предлагают занять лучшие места в баре. Внутри кафе похоже на шкатулку — стенные росписи отражаются в зеркалах, изящные овальные столики и затянутые бархатом сиденья.

Наша тесная группка расположилась среди бутылок и драпировок, среди мрамора и денег. Мы искоса наблюдаем за двумя неряшливо одетыми иностранцами — австралийцы? американцы из глубинки? — которые пьют пиво, оседлав барные табуреты и выставив на всеобщее обозрение дорожные башмаки, покрытые грязью.

— Как это мило, — шепчет Лукреция на ухо Грегорио по-итальянски, кивая в их сторону. — Они заполнили собой весь бар.

Бармен Марино из тех, кого невозможно представить за другим делом, он словно родился с шейкером в руках. Следует добавить, он из тех, у кого есть и жена, и дети, но при этом он наверняка гей. Высокий, мертвенно-бледный, Марино явно уделяет себе много внимания: волосы тщательно уложены, усики коротко подстрижены, холеное лицо, маникюр, единственное изысканное кольцо на мизинце. На нем униформа — белый пиджак, белая сорочка, белый галстук и узкие черные брюки. За стойкой, позади сияющих бокалов, прикреплены два флажка, на каждом вышита буква «М». Один флажок идентифицирует Марино, другой — второго бармена (и, я уверена, тайного спутника жизни Марино), которого зовут Марко. Делюсь догадкой со Стефанией. Она, подмигнув мне, возражает с преувеличенно-возмущенным видом:

— В Венеции гомосексуалистов нет!

Марино предлагает отведать «Беллини» — все соглашаются, что идея недурна. «Беллини» подают с тончайшими бисквитами на серебряном подносике. Оркестр на улице у кафе жарит наперегонки с другими оркестрами по всей площади, особенно с тем, что расположен напротив, у не менее знаменитого «Caffè Quadri». Грегорио поясняет, что итальянские музыканты стали слишком дороги, поэтому кафе заключают дешевые контракты с оркестрами из Восточной Европы. Им здесь платят по минимуму, будь они хоть консерваторские профессора.

В знак благодарности Грегорио и Лукреции мы с Джиневрой и Стефанией дружно настаиваем на том, что оплатим счет (астрономический). Они сдаются под нашим напором:

— Хорошо, хорошо! Мы старички. Пусть молодежь платит.

Покинув «Florian», мы неторопливо движемся на север. Стефания показывает мне роскошные торговые улицы, разбегающиеся от площади. Здесь можно найти любую торговую марку. Цен на витринах нет, только манекены в шелках и кашемире. На улицах даже в этот час полно туристов. Забавная мешанина: семьи с детьми, любители искусства, туристы-мечтатели с рюкзачками за спиной, группки молодежи… Выделяются шикарные богатые пары — они здесь, чтобы потратить деньги.

Пересекаем многолюдную Кампо Сан-Бартоломео и выходим к мосту Риальто. Вблизи моста тоже кафе, бары и магазины, но подешевле, хотя в Венеции нет ничего по-настоящему дешевого. Отсюда уже недалеко до дома. Снова узкие улочки, снова ресторанчики — в них жизнь никогда не замирает, а вот пастичерии закрыты.

За это время я научилась узнавать поворот к дому Стефании — на этом углу расположено маленькое ателье мужской одежды. Каждый раз, проходя мимо ателье по утрам, я плотоядно вглядываюсь в витрины, пока мрачные взгляды владельца не заставляют меня убыстрять шаги. Похоже, этот человек дорожит исключительно мужской атмосферой своего заведения — только для носителей XY-хромосом. А жаль, потому что я получаю удовольствие, бегло оглядывая выставленные в витрине образцы. Мне нравится чувственное сочетание цвета (в одном наряде заключен целый спектр красок — от слоновой кости до золотисто-красноватой охры) и безупречной точности кроя.

Не успели мы отойти от ателье, как натыкаемся на кузена Стефании, симпатягу Ренато, и его родителей. Семейство вышло прогуляться перед сном. Происходит оживленный обмен репликами, дядюшка Стефании любезно поворачивается ко мне и спрашивает что-то по-итальянски. От неожиданности я таращусь на него как овца.

— Папа, она ни слова не понимает из того, что ты говоришь, — обращается Ренато к отцу тоже по-итальянски.

Самое обидное, что я как раз все поняла. Неловкость замечена, происходит заминка, пока мы приводим в порядок выражение лиц.

— Говорят, вы сегодня хорошо провели время в доках? — слегка запинаясь, произносит дядя Стефании, на сей раз по-английски.

— О, да. Там было очень интересно, — вежливо ответствую я, после чего повисает пауза.

Следующее утро проходит в суете. Стефания с Джиневрой отвозят меня на Пьяццале Рома и сажают в автобус. Снова неизбежная перепалка, потому что, пока я изучала расписание, Стефания успела сбегать и купить билет и теперь не желает брать за него деньги.

— Так нечестно! Умоляю, возьми деньги!

— Почему это? — Моя подруга настроена по-боевому. — Это твой последний день, дай мне заплатить.

— Может, ты не заметила, но и в другие дни тоже платила ты. Стефи, будь это пустяковина вроде пирожного, но автобусный билет…

— Вот именно, Бидиша. Это всего лишь автобусный билет, так что не все ли равно?

— Мне не все равно, потому что ты продолжаешь платить за все. Противные вы, девчонки!

Я целую их на прощание и забираюсь в автобус.

— Венеция всегда ждет тебя, — кричит вслед Стефания.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Прошло семь недель, на протяжении которых выяснилось, что я постоянно вспоминаю Венецию. Чем-то это напоминало галлюцинации, возможно, оркестрованные Малером, в которых поблескивающая вода, горбатые мостики и мосты, многослойные пирожные, дорогие сыры, наряды и красивые люди перемешались в единое целое. Вряд ли это можно назвать воскрешением в памяти интересных впечатлений — тут что-то другое, потому что Венеция не подходит под определение «интересна» в тривиальном смысле. Скорее она — покой и отрада, которые до сих пор отзываются во мне, хоть я понимаю, что эти качества суть прямое следствие консерватизма города, его застылости во времени. Венеция — полная противоположность Лондону, а в Лондоне я прожила всю свою жизнь и потому хорошо знаю, что большая часть крупных западных городов — Нью-Йорк, Париж, Берлин — ничем от него принципиально не отличаются. Моя душа требует другого — мне хочется окунуться в иную жизнь, где вещи, ценимые мною прежде (назову богатство и роскошь как самые очевидные примеры), предстают во всей своей никчемности,