– Ну что, мои верные окопники! – Ротный обвёл сияющим взглядом всех своих лейтенантов. – Выпьемте ж и мы! Ухвати вас!..

Выпили. Потянулись к банкам с рыбными консервами и американской тушёнкой, тут же неизвестно откуда появившейся на столе. Заговорили, засмеялись, наперебой поздравляя Воронцова.

– Прокалывай дырку, Воронцов! Боевые награды носить надо!

– Давай, давай, Сашка, вешай свои медали, – толкнул его Нелюбин. – Я свою уже почти износил. – И он указал на потёртую, с погнутыми уголками узкой, старого, довоенного образца, колодки «За отвагу», полученную им давно, ещё за московские бои.

Воронцов привинтил орден, потом, над другим карманом гимнастёрки, приколол медаль и почувствовал, что слёзы заполняют глаза и душат, тугой внезапной волной перехватывая горло. Нет-нет, только не это. Кто-то подал ему стакан. Он тут же выпил, чтобы подавить в себе слабость.

– Ешь, Сашок, ешь, а то свалишься, – слышал он рядом заботливый голос Нелюбина.

…Днём Воронцов отобрал десятерых бойцов и приказал им выносить тела убитых во время ночной вылазки. Бойцы сколотили из жердей трое носилок, взяли у артиллеристов большие сапёрные лопаты и принялись копать яму.

Воронцов сам выбрал место. На берёзовой опушке, на краю небольшого лесного поля, уходящего в тыл. На просторной луговине, где гуляет ветер и гнёт до земли волны лугового ковыля и овсяницы. До того, как они принесли сюда первых убитых, здесь пахло мёдом, как пахнет всегда июльское разнотравье.

– Вот тут пусть и лежат. Хорошее место, – сказал Воронцов. Он посмотрел на своего помкомвзвода Численко, взял у него из рук лопату и разметил прямоугольник. – Давайте, ребята. Вот для них – последняя трассировка. Времени у нас один час. Надо успеть.

Тела убитых складывали на земле возле берёзы, в теньке. Их уже начинало разносить. И тяжёлый смрад потянуло ветерком в поле.

– Быстрее надо, товарищ лейтенант. – Численко разделся до пояса, выкидывал рыхлый песчаный грунт на край ямы. – Вон, мухота уже в ноздри полезла.

Вместе с последними носилками пришли четверо человек. Воронцов знал их – полковая похоронная команда. Вёл их пожилой сержант. Увидев лейтенанта, сержант козырнул и сказал равнодушным тоном:

– Мы бы и сами справились, товарищ лейтенант.

– Ничего, сержант. Это наши товарищи. Мы всё сделает сами. Можете быть свободны. Схему географического расположения могилы тоже составлю и передам по команде. – Воронцов махнул ему рукой и снова принялся за лопату.

Сержант равнодушно посмотрел по сторонам, но уходить не собирался. Трое бойцов тоже выжидающе стояли поодаль, курили, опершись на лопаты.

– Мне надо бумагу составить. По форме два-БП и другую, по форме девять-БП. – Сержант продолжал смотреть в поле скучающим взглядом.

– Я же сказал, список безвозвратных потерь уже составлен. А привязку сделаю, как положено. Начальству своему можешь доложиться, что взвод своих хоронит сам.

Но сержант как вкопанный продолжал стоять перед Воронцовым.

– Приказано одежду с убитых снять. Для повторного использования. Обувь тоже… – Сержант кивнул на тела, сложенные под берёзой.

– Кем приказано? Где приказ? У вас есть приказ на то, чтобы раздевать убитых?

Воронцов понимал, что приказ о том, чтобы с убитых снимать одежду и обувь, которую ещё можно использовать для экипировки тех же штрафников, мог существовать. Его запросто мог отдать устно этому себе на уме сержанту начальник команды погребения полка. Или кто-нибудь из интендантов высокого ранга. Но письменного приказа у сержанта наверняка нет. Это ж кем надо быть, чтобы перенести такое на бумагу?.. Какими словами писать тот приказ и как его озаглавить?

– У меня – приказ, – упорствовал сержант.

– А чего ж ты его вовремя не выполнил? Ночью надо было убитых таскать. А вы сейчас, на готовое… – Сержант Численко вылез из ямы, стряхнул от земли гимнастёрку и натянул её на потное тело.

– Я с лейтенантом разговариваю, – с тем же равнодушием произнёс сержант, не глядя на Численко. Держался он уверенно. Но его уверенность воспринималась уже как наглость.

– Ты, сержант, иди-ка отсюда. Подобру-поздорову. – Воронцов поправил под ремнём гимнастёрку. – Иди, иди. Забирай своих орлов. Личные вещи мы тоже сами вышлем родным. А сейчас мы должны товарищей своих похоронить. Обирать их, мёртвых, погибших за родину, я не позволю. – И Воронцов передвинул тяжёлую потёртую кобуру «ТТ» вперёд.

Сержант усмехнулся и, прежде чем уйти, сказал на прощанье:

– Ты, лейтенант, в бою, может, и царь и бог, но каждый бой, видишь, чем кончается… – И кивнул под берёзу.

И тут чуть не вспыхнула драка. Штрафники обступили похоронную команду. Оскалились, ожидая последней команды, которая бы сорвала последние тормоза. А там пусть хоть под расстрел. Но лейтенант сказал:

– Отставить. Давайте не будем портить поминный час. Он и так короток.

И похоронную команду отпустили.

Убитых сложили в один ряд, плотно подсунули друг к другу. И начали закапывать. Только когда насыпали холмик, заговорили и впервые посмотрели друг другу в глаза. На могиле поставили заготовленную заранее пирамидку, вытесанную из доски. Прибили звездочку, вырезанную из консервной банки. Стали кружком. Достали фляжки, кружки.

– Товарищ лейтенант, скажите что-нибудь, – попросил сержант Численко.

Воронцов поднял свою кружку:

– Мы хороним наших товарищей. Пусть земля им будет пухом. Они исполнили приказ. Не дрогнули. И если на ком что и было, то честно смыли это своей кровью. – И он обвёл всех взглядом. – Если нам суждено погибнуть в бою, то пусть нас похоронят наши товарищи.

– Вот молодец, лейтенант, и мёртвых помянул добрым словом, и живых уважил.

– Да, последнее утешение. Оно тоже должно быть. Что похоронят свои, а не будешь валяться где-нибудь…

– Ну да, и не эти вот… обдирать тебя будут перед тем, как в ямку свалить.

Когда шли назад в роту, помкомвзвода сказал ему:

– Лейтенант, я давно тебе хотел сказать…

Воронцов оглянулся на старшего сержанта. Тот шёл следом, очищал палочкой лопату от налипшей земли.

– Зачем ты с нами в цепи ходишь? Ни к чему это. Ребята тебя уважают. Но всем не угодишь… С последним пополнением уголовников прислали. Что это за народ, ты сам знаешь. Я их предупредил. Веня Долото ими заправляет. Но за всеми не усмотришь. Да и по уставу ты должен двигаться позади взвода.

– Устав я не хуже тебя знаю. Знаю и вас. Что касается «синих», то ты, Иван, присмотри за ними. Главное, чтобы они к немцам не ушли. Смерть их дружков плохо подействовала на остальных. Унылые ходят. Задумчивые.

– Когда ребята убитых носили, от Вени человек прибежал, шестёрка его. Знаешь, зачем? Ботинки со своих хотели снять. Чтобы толкнуть за пачку трофейных сигарет или за карман сухарей. Я этих мазуриков знаю. До войны на стройке работал. Знаю. Они по нашим законам жить не будут. У них свои законы. Нам их уставы не переписать. И в бой этих подонков придётся штыками гнать. Вот тогда-то перед ними лучше не маячить.