Я скучаю по тем временам. У меня тогда было множество любовниц, я наслаждался холодом каждой из полианских ночей, палящим зноем каждого летнего дня и трескучими морозами зимой. Я работал день напролет, а ночью спал как убитый. Мы не были обучены читать и писать, не смотрели кино. И все-таки нам нравилось жить. Пусть нас называют рабами, но еще ни один раб не жил так свободно.

Я бегу. Бегу. Бегу. Бегу. Бегу. Бегу. Бегу.

Я бегу-уууууууууууууууууууууу

И в беге забываю все свои сомнения и сожаления. Все колебания. Всю неуверенность. Все страхи. Я бегу, я есть сам бег, а бег — это я.

Сейчас я само совершенство.

— Ну как? — спрашивает Флэнаган, когда мы возвращаемся на корабль.

— Ты пытаешься втереться ко мне в доверие. Брось, это нечестно.

— Я совершенно бескорыстно пытался доставить вам удовольствие, — холодно произносит он.

— Ты жалкий, испорченный и трусливый тип, — произношу я со смаком. — Мне бы смеяться над тобой, но я не чувствую ничего, кроме презрения.

— Послушайте-ка, то, что вы на этом корабле — пленница; которой угрожают смертью, пытками и унижением, вовсе не дает вам права оскорблять экипаж.

— Отсоси.

— М-да-а… я совсем забыл: вы ведь еще и поэтесса. — Да, поэтесса.

— «Постойте, о прекрасные мгновенья». Небольшой такой томик из одной поэмы.

— Поэму тепло встретили.

— А я слышал, критики разнесли поэму в пух и прах.

— Они потом пересмотрели свои отзывы, стоило мне опубликовать поэму под своим… настоящим именем.

— Ага, значит, хороший отзыв можно получить, достаточно запугать кого-нибудь насмерть? Хорошее начало творческой деятельности.

— Вы ничего не смыслите в искусстве, что неудивительно для дебила.

— Я написал и исполнил одиннадцать симфоний и поставил четырнадцать рок-опер. Я считаюсь одним из самых успешных состоявшихся композиторов своей эпохи.

— А еще хвастуном.

— Мымра. Древняя и высохшая, как мумия, мымра.

— Если вы не заметили, я еще очень даже сочная.

— Я имел в виду вашу душу. — Души… не сохнут.

— Зато они блекнут, гаснут, черствеют. Такова ваша душа. Я чувствую.

— Душу нельзя почувствовать.

Флэнаган улыбается, и улыбка у него очаровательная. Ненавижу его. А впрочем…

Насчет музыки капитан не соврал. Он…

— Заткнись.

Я совсем не хотела высказывать мысли вслух.

— Но я молчу! — негодует Флэнаган.

Я смотрю на него испепеляющим взглядом, мои чары обвивают капитана подобно шелковым путам.

— Еще не поздно, капитан, — с чувством произношу я, — получить прошение и искупить свои грехи. Верните меня обратно, откажитесь от выкупа и совершите ритуальное самоубийство. Так вы очистите свое имя.

— Или же запятнаю.

Флэнаган нарочито громко вздыхает.

— Не составите ли мне компанию за ужином?

— Составлю, хоть мне и потребуется вся сила воли и смирение, чтобы выдержать это испытание.

— У нас на борту ужинают в восемь. Желаете принарядиться?

— Нательная броня — вот мой наряд.

— Стиль уж больно… милитаристский.

Я злила бы Флэнагана часами. Может, он и взял меня в заложницы, но командует-то не он. Я с улыбкой постукиваю по броне на груди.

— Мне так больше нравится.

— …Камера, мотор, начали! — командует Джейми. Я достаточно пожила на свете, чтобы сообразить, что у него на уме.

Гарри, это чудище, манипулирует камерой. Видок у него диковатый. Тут же стоит Аллия, хмурится — оно и понятно, женщина видит, что ее капитан начинает западать на меня.

Флэнаган объяснил суть затеи: сейчас они снимут на камеру мое послание, которое затем передадут по электронной почте Гедиру. Тот, глянув на дату записи, убедится, что я до сих пор жива. Мне выдают листок с речью.

— Готовы? — Флэнаган продолжает оставаться учтивым. Но я-то вижу его корыстные цели: он хочет от меня сотрудничества. Что ж, будет ему сотрудничество, только на моих условиях. Я одаряю капитана яростным взглядом — чтобы кровь у него закипела, чтобы наполнить его несбыточными надеждами. Обожаю, когда мужики страдают и сохнут по мне.

Я пробегаю речь глазами: «Я жива, со мной достойно обращаются, но это страшные люди, и я опасаюсь за свою жизнь. Люблю, мамочка». Флэнаган, видимо, думает, что это чрезвычайно остроумно. Ни капельки — в письме нет даже крохи чувств и эмоций.

Я смотрю в объектив, Джейми кивает.

— Пусть лучше меня убьют, но не вздумайте иметь дело с этими подонками-террористами, — спокойно произношу я. — Не платите выкуп, не…

Гарри бьет меня когтями по лицу, из глазницы у меня течет кровь. Я пытаюсь контратаковать, но у Гарри сила десятерых. Я теряюсь в водовороте пинков, ударов, укусов и царапанья…

Да он ест меня! Эта здоровенная сволочь жрет меня живьем!

Флэнаган оттаскивает чудовище. Камера по-прежнему включена, и я смотрю в объектив. Одного глаза у меня нет. Под щекой мокро и холодно. Я цепенею от ужаса.

— Неплохо прошло, — говорит Флэнаган.

У меня начинается истерика, но я быстро беру себя в руки. Начинаю дышать глубоко, пытаюсь понять, где допустила ошибку.

А ошибка моя вот в чем: пиратам вовсе не требуется мое сотрудничество. Они хотят показать Гедиру, как меня тут унижают, так чтобы он забыл свои принципы и заплатил выкуп. Вот какое сообщение хотят они послать… А речь на бумажке — утка, на которую я повелась.

— Доставьте меня в лазарет, — произношу я, стараясь, чтобы в голосе прозвучало хоть какое-то подобие достоинства.

В плену у пиратского корабля содержится и моя яхта — туда меня и относят. Лазарет на борту моего судна — настоящее произведение искусства, там запросто можно восстановить любые поврежденные органические ткани. Мне ускоряют процесс регенерации клеток кожи лица, имплантируют новый глаз из банка клонированных органов зрения. Убирают шрамы, а заодно делают укол антисептика на случай, если зубы и когти человекозверя занесли инфекцию.

Пройдет месяц — и я буду как новенькая. Не впервой.

Флэнаган не забывает извиниться.

— Я хочу, чтобы мы оставались друзьями, — мягко говорит он.

Я сверлю его здоровым глазом и отвечаю: — ЧТОБ ТЫ СДОХ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК!

Почему ты не предупредил меня?