Если терпения вам не занимать, что ж, приступим к материальчику потяжелее. А те козлы, которым только мочилово подавай, пусть валят на ***. Без них даже лучше.

В плане философии моим гуру стал Иммануил Кант, писавший о сущности природы знаний и восприятия. Как и Лейбниц, Кант в свое время был не в фаворе, но его учение легло в основу современной науки. На меня сильно повлиял один из его преданных последователей, поэт Сэмюель Тейлор Кольридж, писавший о «первичном воображении», создающем реальность, которую мы познаем посредством чувств, и о «вторичном воображении», том самом источнике вдохновения, поэзии, которое является лишь тенью воображения первичного.

Кольридж в стихотворной форме сформулировал принципы философии Канта, утверждавшего, что время и пространство — лишь конструкты разума познающего, то есть: «Ежедневно мы сами создаем наш мир сызнова».

Когда мы просыпаемся, Мир возникает вокруг нас одномоментно. По нашей же воле. Первое время все пребывает будто в тумане, однако затем мы вспоминаем, что хотим сделать и что уже сделали. Одна за другой ассоциации выстраиваются по цепочке, мысли о настоящем, о будущем встают на свои места, дабы сплотить наши представления в единое целое, в систему восприятия, которой они и управляют. Даже время существует потому, что мы его таким себе представляем; даже космос, такой, какой он есть, — лишь продукт нашего восприятия и понимания атомов, кварков и суперструн основополагающей реальности.

Это не солипсизм. Если я, вы, прочие люди исчезнем, внешний мир не перестанет существовать. Львы не утратят чутья и не перестанут охотиться, а мухи все так же будут копаться и откладывать яйца в дерьме.

Но трава уже не будет сочной, зеленой; утратят сладостный аромат розы — все в нашем невероятном мире потеряет красоту, потому что исчезнет познающий человеческий разум, который и наделяет окружающий мир этой самой красотой одной только способностью к восприятию.

Потому-то первичное воображение ставит нас вровень с богами — дает силу творить Вселенную, мир, полный воспоминаний, предвидений и эмоций. «Ты — Бог» — так я озаглавила свой трактат и, по-моему, попала в самое яблочко.

Я — Бог, мы — Боги, каждый из нас — это Бог в своем собственном мире. Ничто сущее не дано; мы сами должны сотворить его.

Радикальность моей работы состояла в применении принципов теории возникновения к самой идее человеческого сознания. Ведь если принять тезис, будто «реальность» — это вроде как фильм на экране, то зрителю, человеку, отводится не пассивная, но активная роль.

Это можно сравнить с попыткой воссоздать человеческую природу в цифровом формате, то есть в виде искусственного интеллекта. Но я-то копнула глубже, охватив в работе первичное воображение с его способностью формировать последовательную Вселенную, где время течет, пространство расширяется, а все события имеют эмоциональный резонанс и сами несут печать памяти и предвидения.

Об этом и говорится во введении к моей книге, в котором я утверждаю, что сознание само по себе — пример возникновения. Следовательно, сама реальность (созданная сознанием) может быть описана через уравнение теории возникновения. Остальная часть книг посвящается изучению «ментальных систем», взятых из воспоминаний, биографии и автобиографий знаменитых (и не особенно) личностей, чье видение мира я выразила посредством уравнений возникновения.

Многие из этих личностей были социопатами, серийными убийцами. Больше всех мне нравился Тед Банди.[3]Изучать маньяков оказалось выгодно, их жизнь и преступления — богатый источник материала.

Основная часть работы состоит из психологической анатомии. Психологическая анатомия не задает обычных вопросов о людях — она разбирает их судьбы по-научному, с точки зрения восприятия реальности. Для психопата, например, мир лишен эмоций; убийцы-психопаты зачастую признают, что не испытывают их, а ими живут. Великие писатели воспринимают жизнь как процесс самовосхваления и самообмана. Еще один пример крайности — нерды, сводящие жизнь к преодолению барьеров; решение сложных задач помогает им самоутвердиться, но лишает бытие эмоциональной составляющей.

На протяжении всей книги я переплетала физику с лирикой; составляла психологические портреты великих художников и ужасных убийц; стирала границы между наукой и искусством, между различными учениями.

Закончив книгу, я глубоко и облегченно вздохнула, отослала рукопись в редакцию и приготовилась к бурным аплодисментам и лестным отзывам.

Однако же — фиг. Да, книгу напечатали, и она удостоилась пристального внимания прессы. Ее даже слегка похвалили, но мир, для которого книга писалась — мир науки, — разнес ее в пух и прах. Научное сообщество принялось побивать меня камнями, отметая доводы, и глумиться над сырыми уравнениями. Философы осмеяли мою трактовку Канта, в которой я напоролась на подводные камни платоновского учения о сущности. Нерды одну за другой препарировали ошибки, допущенные в «критике» компьютерных систем.

Два человека — именитые профессоры — критиковали меня особенно яростно. Профессор Джон Галахер из Университета города Айовы и доктор Ральф Катлер из Университета города Окленда. Они перечислили все до единой ошибки, допущенные в сверхамбициозном анализе возникновения — с момента Большого взрыва до рождения человеческого сознания. Но не прошло и нескольких лет, как эти двое подучили Нобелевку. За работу по теории возникновения и человеческому сознанию! Украли мои идеи, воспользовались моим прозрением! Лишь немногие пожелали указать им на плагиат, восходящий к моему научно-популярному труду, из которого только вычистили огрехи. «Ты — Бог», работа всей моей жизни, едва ли оставила след в истории науки.

Как всегда, я выполнила черную работу, а признание досталось другим.

Кипя от гнева, я решила уподобиться Ньютону и Дарвину: замкнулась, скрывала идеи, решив более тщательно проработать следующий труд. Но не тут-то было. Меня опять понесло — в новой книге я допустила несусветную кучу ошибок, запоров целые главы и потеряв доверие большей части коллег.

Но в итоге-то оказалась права. Я шла верным путем в своих уравнениях, потому что по мне, будто по склону на вершину Олимпа, взобрались наглые плагиаторы, ставшие в глазах публики гигантами мысли. Я ступенькой легла им под ноги, и они этим воспользовались — наступили, поднялись. Дура я, дура.

Но смеялись не все. Книга нашла своего читателя, приобрела культовый статус, как «Дзэн, или Искусство ухода за мотоциклом»[4]или «Дао Вини-Пуха».[5]