на уазик командира подоспевших красноармейцев, раненных повезли в госпиталь. До этого боя, старшего лейтенанта Сайдаматова все считали заговоренным. С первых дней войны до сегодняшнего дня на его теле не было ни царапины. Даже в тех ситуациях, когда вражеская артиллерия утюжила каждый метр поля боя, все знали, что самое безопасное место рядом с ним. Там где находился Сайдаматов, мины порой падая не взрывались.

Подъехав к госпиталю, сержант Скляр, вбежав внутрь, крикнул,

– Санитары, врача. Там тяжело раненные офицеры.

Как раз, в это же самое время, Герхард Штаубе, выйдя из своей палаты, шел по коридору….

ГЛАВА 7. Саидходжа

Так в заботах, подменяя друг друга, доктор, Эльза и Луиза, оставшаяся у Эльзы после известия о брате Герхарде, провели еще несколько дней. Больному становилось то лучше, а иногда и вовсе терял сознание, вводя их в отчаяние. Наконец, только на шестые сутки, после прихода Луизы, их подопечный пошел на поправку.

Когда в очередной раз, доктор Штаубе сделав укол, намеревался встать, солдат с ним заговорил,

– Где я? Что со мной? Кто Вы?

Обрадовавшись вдвойне тому, что он заговорил, причем на его родном немецком языке, доктор позвал Эльзу и Луизу.

До отправки в ряды действующей Армии, Саидходжа прошел спец подготовку, где кроме навыков рукопашного боя и маскировки, он обучался ускоренным курсам немецкого языка. Где был одним из лучших. В последующем, за годы военной службы, он старался совершенствовать свои знания немецкого языка, и к весне 1945 года им владел идеально. Саидходже удалось прочитать немало произведений немецких классиков, в том числе Гете, Шиллера на их родном языке. Он вновь повторил свой вопрос,

– Где я? Что со мной? Кто Вы?

Удивлению доктора, Эльзы и Луизы не было границ. Ведь до этого, они сидели и гадали над тем, как с ним быть, когда он придет в себя. Они же не знали о том, что этот боец в совершенстве владеет немецким языком. Не понимали, как его расспросить о Герхарде, кто им будет переводить, кого просить. Если хотя бы одна душа узнай о нем, его немедленно забрали бы в гестапо, а то и вовсе перед отступлением расстреляли бы.

Все втроем, не в силах удерживать своих слез, прильнули к его кровати. Слезы сами по себе наворачивались к их глазам. Сменяя друг друга, они гладили его по щекам, по груди, прижимали его забинтованные руки к себе и целовали. Ничего не понимая о происходящем, больной молча подчиняясь их эмоциям, ждал, пока они успокоятся. Когда Саидходжа понял, что они немного пришли в себя, попросил воды. Луиза, схватив стакан с водой, попыталась ему его подать, отец остановил ее.

– Ему сейчас пить нельзя, – и повернувшись, – у Вас были тяжелые открытые раны. Они еще не зажили и, к сожалению, кровоточат, так, что вам еще рановато пить, – сказав эти слова, доктор намочил ватный тампон в стакане и протер ими его губы. А затем предложил подержать ватный тампон во рту. Саидходжа испытывая неимоверную жажду, чуть его не проглотил. Видя это, доктор стал успокаивать его,

– Потерпите еще немного, ваша жажда скоро пройдет. Самое страшное уже позади и вы скоро вдоволь напьетесь. А пока, если вы мне позволите, я хотел бы спросить у вас вот о чем. Где и когда делали вам вот эту операцию, – показывая ему на шрам на шее. – Если можно, могли бы вы нам сказать, кто ее вам делал?

Немного выдержав паузу, как бы задумываясь над его вопросом, Саидходжа спросил у него,

– А почему Вы интересуетесь этим шрамом?

– Понимаете молодой человек. У меня был сын, почему собственно говоря, был, я верю, что он жив, и надеюсь, вы мне в этом поможете. Он, так же как и я хирург. Но не смотря на все мои уговоры, на все мои попытки оставить его, добровольцем отправился на фронт. Причем, сам же напросился на Восточный фронт, хотя вполне мог служить и дома. Так вот, – достав из кармана пиджака извещение о смерти сына, – в марте 1943 года я получил от командования вот это извещение.

Саидходжа внимательно его прочитал. В нем говорилось о том, что майор медицинской службы Германской Армии Герхард фон Штаубе погиб во время авианалета противника, в городе Калач под Сталинградом.

– Буквально накануне получения данного извещения, я получил его последнее письмо, при случае я его вам дам почитать. В том письме он пишет о том, какие идут там ожесточенные бои, как сотнями, тысячами поступают раненные. Но странность не в том, что он пишет, а в том, что до прихода к нам фрау Эльзы, мне ни разу не удавалось его толком прочитать. У меня не хватало на это сил, слезы сами накатывались на глаза, и я его откладывал. Но в тот день до прихода фрау Эльзы, я его прочитал не менее пяти раз. После каждого раза, перед глазами появлялся образ сына и как бы меня, успокаивая, отчётливо мне говорил, – Не плачь, папа, я жив, мы скоро с тобой обязательно увидимся, – сказав эти слова, доктор достал из кармана пиджака свой носовой платок и, протирая подступившие слезы, продолжил, – Я хирург, потомственный хирург. Мой сын Герхард так же пошел по моим стопам, стал хирургом, причем не плохим. Шов, наложенный у вас вдоль шеи и ключицы, я на все сто процентов уверен, его зашивал мой сын. Почему я уверен в этом, так, как это наш фирменный почерк докторов рода Штаубе. Если вы получили свое ранение до весны 1943 года, тогда я буду думать, что мой сын погиб при авианалете вместе с остальными. Но если после, не будите ли вы любезны мне сказать, где и когда вы его получили?

– Вы правы, это ранение я получил именно в те дни, которые указаны на дате Вашего извещения. Оперировали меня не в немецком госпитале, а в госпитале Красной Армии. И операцию мне делал немец, хирург.

В это время, доктор, крепко сжав ему руку, вымолвил,

– Как его зовут?

– К сожалению, об этом я не знаю. Мы его звали Гансом. Он потерял память, видимо после контузии. Он о себе практически ничего не помнил. Как я понял, его нашли среди обломков госпиталя немецкой Армии. Когда меня привезли в госпиталь и удалили осколок торчавший в шее, с места ранения хлынула кровь, которую никто не мог остановить. Тогда этот врач оказался возле меня. Он остановил кровотечение, а затем и прооперировал меня. Словом, когда я пришел в себя, все говорили