От остановки, на которой сеньор Жозе должен сойти, до здания Главного Архива, благодаря рачительной заботе транспортных служб, подумавших о тех, кому пришла нужда заняться документами в управлении ЗАГС, было недалеко. Тем не менее сеньор Жозе, когда вошел к себе, был мокр с головы до ног. Он поспешно сбросил плащ, переобулся, сменил брюки и носки, вытер полотенцем волосы, с которых капало, а проделывая все это, продолжал вести с самим собой диалог: Неужели она. Да не она. А может быть, она. Может быть, но не будет. А если все же она. Вот найдешь ту, с формуляра, и узнаешь точно. Если это окажется она, скажу ей, что мы уже знакомы, виделись в автобусе. Не вспомнит. Вспомнит непременно, если не буду тянуть с поисками. Да ты ведь не хочешь найти ее поскорее, ни поскорее, ни помедленнее, боюсь, что и вообще не хочешь, иначе заглянул бы в телефонную книгу, с нее и надо было начинать. Я позабыл. Книга — там, в архиве. Мне сейчас не хочется входить в архив. Темноты боишься. Ничего я не боюсь, я эту темноту знаю как свои пять пальцев. Ага, ты их тоже не знаешь. Если ты такого мнения, оставь меня коснеть в моем невежестве, птицы небесные тоже ведь поют, а зачем, сами не знают. Да ты, я смотрю, лирик. Нет, просто мне грустно. Тут загрустишь, при такой-то жизни. Представь, что женщина из автобуса и женщина с формуляра — одно лицо, представь, что я больше не увижу ее, что это был единственный в своем роде случай, судьба, а я ее упустил. У тебя есть только один шанс начать сначала. Это какой же. Последовать совету жилицы из квартиры в бельэтаже, направо, старушенции этой. Будь так добр выбирать выражения. Ну а кто же она, как не старушка. Просто дама в годах. А ты бы бросил лицемерить, все мы в годах, весь вопрос в том лишь, сколько у кого этих годов, если мало — ты молод, если много — стар, а все прочее — лишь разговоры. Ну ладно, хватит об этом. Хватит так хватит. Посмотрю в телефонной книге. А я тебе о чем полчаса толкую. И сеньор Жозе, в пижаме и шлепанцах, завернувшись в одеяло, вошел в хранилище. Затрапезный вид вынуждал его держаться скованно, словно он боялся потерять уважение почтенных папок и вечного желтоватого света, который, подобно умирающему солнцу, окутывал хранительский письменный стол, на котором лежал искомый справочник. Пользоваться им без разрешения запрещалось, даже если речь шла о служебном звонке, и сеньор Жозе мог бы присесть за стол, как уже бывало раньше, впрочем, один только раз, в тот ни с чем не сравнимый миг торжества и триумфа, но не решился, быть может, оттого, что одет был неподобающим образом, от абсурдного страха, что кто-то застанет его в таком виде, хотя кому тут быть, если ни одна живая душа, за исключением его самого, не появляется здесь по окончании присутствия. Он подумал, что лучше будет забрать справочник с собой, дома он чувствовал бы себя спокойней, не ощущал бы угрожающей близости высоченных стеллажей, вознесенных туда, где под темным сводом потолка ткут и жрут пауки. И вздрогнул всем телом, словно эти липкие пыльные сети уже нависли над ним, и чуть было не совершил опрометчивого шага, когда протянул руку к справочнику, не вымерив предварительно и предусмотрительно, какое расстояние отделяет его от углов стола, а кто говорит о расстоянии, тот имеет в виду и углы, но вовремя заметил, что шеф по своим геометрическим и топографическим пристрастиям совершенно явно тяготел к прямым углам, к параллельным линиям. И сеньор Жозе вернулся к себе в полной уверенности, что, когда через некоторое время положит книгу на место, она и в самом деле окажется на месте, том же самом, прежнем, выверенном с точностью до миллиметра, где была, и шеф не отдаст приказ своим замам расследовать, кто брал ее, когда и зачем. Он до последнего момента опасался чего-то такого, что помешает ему унести справочник, ждал, что раздастся какой-нибудь шорох или подозрительный треск, или из могильных глубин архива внезапно выплывет некое свечение, но полнейшее безмолвие, царившее в архиве, не нарушалось даже тем еле уловимым поскрипыванием, которое производят челюсти жучков-древогрызов, по-ученому называемых еще bostriquideos.

И вот теперь сеньор Жозе, набросив на плечи одеяло, сидит за собственным столом перед телефонным справочником и, открыв его на первой странице, так внимательно, словно именно это входило в его первоначальные намерения, проглядывает правила пользования, коды городов, расценки и прочее. Но по истечении нескольких минут внезапное неосознанное побуждение заставляет его перескочить сразу в середину, перелистать несколько страниц назад, потом вперед и вот остановиться на той, где должно помещаться имя неизвестной женщины. Но то ли его там нет, то ли его глаза отказываются его видеть. Нет, нету. Вот здесь бы ему полагается быть, а его нет. Вот после этого имени положено бы расположиться ему, а оно не расположилось. Ну, я же говорил, подумал сеньор Жозе, хотя ничего подобного ни разу не говорил, это всего лишь способ доказать миру свою правоту, а в данном конкретном случае — выразить свою радость, и любой полицейский следователь выразил бы свое разочарование ударом кулака по столу, а сеньор Жозе — нет, а сеньор Жозе водружает на чело ироническую улыбку, подобающую тому, кто был послан на поиски чего-то заведомо несуществующего и вот теперь возвращается ни с чем, если не считать слов: Ну, я же говорил, у нее либо нет телефона, либо она не хотела значиться в списках. Радость была столь велика, что он тут же, не откладывая, не тратя времени на взвешивание за и против, принялся искать имя отца женщины и вот его-то как раз нашел. Ни одна клеточка в его теле не дрогнула. Напротив, решившись теперь сжечь за собою все мосты, влекомый или подталкиваемый жаром, какой дано изведать лишь истинным исследователям, он принялся искать имя того, с кем неизвестная женщина когда-то развелась, и обнаружил его тоже. Будь у него под рукой план города, сеньор Жозе уже сейчас бы мог обозначить пять точек, две на улице, где родилась девочка с фотографии, третью поставил бы на здании школы, а теперь и эти еще, так что рисунок, как рисунок и всякой жизни, состоял бы из ломаных линий, из пересечений и перекрестий, но не раздвоений, ибо дух никуда не ходит без плотских ног, плоти же невмочь сдвинуться с места без крыльев духа. Он записал адреса, потом пометил, что нужно будет купить — большую карту города, такого же размера лист толстого картона, чтобы было к чему ее прикрепить, да коробку булавок с цветными головками, лучше всего, наверно, с красными, чтобы издали было видно, ибо, согласимся, жизни подобны живописным полотнам, всегда приходится отступить на четыре шага назад, даже если когда-нибудь дотронемся до их кожи, вдохнем их запах, испробуем на вкус. Сеньор Жозе спокоен, его не взволновало, что обнаружилось, где живут родители и бывший муж неизвестной женщины, причем любопытно, что дом последнего, как выясняется, находится неподалеку от Архива, и совершенно ясно, что рано или поздно наш герой постучит в эти двери, но не раньше, чем почувствует, что время пришло и сказало, придя: Давай. Он закрыл телефонную книгу, отнес ее назад, положил на стол шефа, в точности на то место, откуда взял, и вернулся домой. Время, если верить часам, было к ужину, однако дневные передряги так отвлекли желудок, что тот не проявлял никаких признаков нетерпения. Сеньор Жозе снова сел, скорчившись под одеялом и подобрав под него ноги, и пододвинул тетрадь, недавно купленную в писчебумажном магазине. Пора было начинать записи о ходе поисков, о встречах и разговорах, о размышлениях, о планах и тактических схемах расследования, названного сложно: Относительно шагов, предпринятых таким-то для поиска такой-то, и, хоть, по правде говоря, он только еще начался, рассказать уже можно было много чего. Будь это роман, пробормотал сеньор Жозе, раскрывая тетрадь, один только разговор с дамой из квартиры в бельэтаже направо был бы готовой главой, и уже потянулся было за ручкой, чтобы приступить, как вдруг, на середине этого движения, наткнулся взглядом на лист бумаги, куда переписал адреса, и понял, что кое о чем не подумал прежде, а именно не рассмотрел весьма приемлемую гипотезу, что неизвестная женщина после развода вернулась в родительский дом, это, во-первых, а во-вторых, не менее вероятную версию того, что муж-то мог покинуть их некогда общий дом, а телефон по-прежнему зарегистрирован на его имя. Если дело обстоит именно так, если учесть, что рассматриваемая улица находится в двух шагах от Главного Архива, никак нельзя исключить, что женщина в автобусе — она самая, разыскиваемая то есть, и есть. Уже готов был возобновиться внутренний диалог: Она, Не она, Она, Да нет же, но сеньор Жозе на этот раз слушать ничего не стал и, склоняясь над тетрадью, начал заносить на бумагу первые слова, выглядевшие примерно так: Я вошел в подъезд, поднялся по лестнице на второй этаж и стал прислушиваться к тому, что происходит за дверью той квартиры, где родилась неизвестная женщина, а когда услышал плач ребенка в колыбели, подумал, что это ее ребенок, а потом, когда услышал, как она его убаюкивает, — что это она, но потом узнал, что нет.