Элис помялась и села у его ног. Она подтянула колени, обхватила их руками и тут заметила, что он снова улыбается.

— Что такое? — вдруг смутилась она.

Одрик покачал головой:

— Los reasons. Просто вспомнилось. Простите, maidomasela Таннер. Простите старику его чудачества.

Элис не знала, чем вызвана его улыбка, но видеть ее было отрадно.

— Пожалуйста, зовите меня Элис. «Maidomasela» звучит ужасно официально.

Он склонил голову:

— Хорошо.

— Вы предпочитаете французскому окситанский? — полюбопытствовала Элис.

— Да, я говорю и на нем.

— И на других языках?

Старик скромно улыбнулся, перечисляя:

— Английский, арабский, испанский, иврит. Повествование изменяется, меняет и тон, и окраску в зависимости от того, какими словами его передают, на каком языке рассказывают. Становится то серьезным, то легкомысленным, то звучит как песня… Здесь, в этой части страны, которую теперь называют Францией, исконные хозяева земли говорили на langue d'Oc. Langue d'Oil, предшественник современного французского, был языком захватчиков. Выбор языка разделял людей. Впрочем, — он махнул рукой, — вы хотели услышать не об этом. Вас интересуют люди, а не теории, верно?

Теперь улыбалась Элис.

— Я, месье Бальярд, читала вашу книгу. Нашла ее в доме тети, в Саллель д'Од.

Он кивнул:

— Красивое место. Канал де Джонктион. Вдоль берегов растут лимоны и приморские сосны… — Он помолчал. — Вы знаете, один из вождей крестоносцев, Арнольд Амальрик, получил там земли. А также дома в Каркассоне и в Безьере.

— Не знала, — отозвалась Элис. — Но вы сказали сейчас, что Элэйс не умерла до времени… Значит, она пережила падение Каркассоны?

Элис с удивлением заметила, что у нее зачастило сердце.

Бальярд кивнул:

— Элэйс ушла из города вместе с мальчиком, Сажье, внуком хранительницы книг лабиринта. — Он взглянул на Элис и, убедившись, что та внимательно слушает, продолжал: — Они шли сюда. На старом языке Лос Серес означало «горная цепь, хребет».

— Почему же сюда?

— Потому что navigataire, возглавлявший общество Noublesso de los Seres, которому присягнули в верности отец Элэйс и бабушка Сажье, ждал их здесь. Элэйс опасалась, что за ними будет погоня, поэтому они выбрали кружной путь: сперва на запад в Фанжо, а оттуда к югу через Пуивер и Лавлане. И снова к западу, в горы Сабарте. После падения Каркассоны страну наводнили солдаты. Они как крысы рыскали по деревням. Хватало и разбойников, не миловавших беззащитных беженцев. Элэйс с Сажье пробирались вперед под покровом ночи до рассвета, а днем прятались от палящего солнца. То лето выдалось особенно жарким, так что можно было ночевать под открытым небом. Ели орехи, ягоды, плоды — все, что удавалось найти. Элэйс старалась обходить города, кроме тех, где могла рассчитывать на безопасное убежище.

— А откуда они узнали дорогу? — спросила Элис, вспомнив, с каким трудом добиралась сама.

— У Сажье была карта. Ему дала ее… — Голос у него прервался.

Элис не понимала причины волнения, но невольно потянулась и пожала ему руку. Кажется, это прикосновение утешило старика.

— Они добрались довольно быстро, — продолжал он. — К празднику Сен-Микеля, в конце сентября, когда деревья начали золотиться, прибыли в Лос Серес. Здесь, в горах, уже пахло осенью и влажной землей. Над полями висел дым: выжигали стерню. Для них, выросших на шумных городских улицах, в переполненных людьми переходах замка, это был новый мир. Такой свет… такое небо, простиравшееся, казалось, до самых райских врат. — Он замолчал, обводя глазами лежавшие перед ними просторы. — Вы понимаете?

Она кивнула, зачарованная его голосом.

— Navigataire, Ариф, ждал их. — Бальярд склонил голову. — Услышав о том, что произошло, он оплакал души отца Элэйс и Симеона. И потерю книг, и великодушие Эсклармонды, отпустившей их от себя ради спасения «Книги Слов».

Бальярд снова умолк и молчал долго. Элис не смела перебить или поторопить его. История идет своим чередом. Он заговорит, когда будут силы.

— То было благословенное время: и в горах и на равнине. — Голос его смягчился. — По крайней мере, таким оно казалось им. Несмотря на неописуемый ужас гибели Безьера, многие каркассонцы надеялись, что им вскоре позволят вернуться домой. Многие доверяли Римской церкви. Они думали, что, изгнав еретиков, их пощадят и оставят в покое.

— Но крестоносцы не ушли, — вспомнила Элис.

Бальярд покачал головой.

— Нет. Война велась не за веру, а за земли. После сдачи города в 1209 году виконтом был избран Симон де Монфор — хотя Раймон Роже Тренкавель был еще жив. В наше время трудно понять, насколько небывалым, насколько тяжким оскорблением было это избрание. Оно нарушало все обычаи, все правила чести. Войны, в сущности, велись тогда на деньги, полученные за выкуп членов благородных семейств. Но сеньера, если только он не был осужден за преступления, никогда не лишали владений, чтобы передать их другому. Северяне не могли яснее выказать презрения, которое они питали к Pay d'Oc.

— А что сталось с виконтом Тренкавелем? — спросила Элис. — По-моему, город до сих пор помнит его.

Бальярд кивнул.

— Он заслужил эту память. Он умер, точнее был убит, через три месяца заключения в тюрьме Шато Комталь, в ноябре 1209 года. Монфор объявил, что он скончался от приступа «болезни осажденных», как ее тогда называли. Дизентерия. Никто ему не поверил. То и дело начинались волнения и мятежи, так что де Монфору пришлось выкупить законное право виконтства у двухлетнего наследника и его вдовы за ежегодную ренту в 3000 солей.

Перед глазами Элис вдруг встало лицо. Любящая, серьезная женщина, благочестивая, преданная мужу и сыну.

— Дама Агнесс, — прошептала она.

Бальярд бросил на нее короткий пронзительный взгляд.

— В стенах города сохранилась память и о ней, — тихо сказал он. — Монфор был благочестивым католиком. Он, может быть, единственный из крестоносцев, верил, что исполняет Божью волю. Он назначил подать с дома и очага в пользу церкви и ввел десятину от первых плодов, как велось на севере. Город пал, но крепости Минервуа, Монтань Нуар, Пиренеев не желали сдаваться. Король Арагона, Педро, не принял Монфора в число своих вассалов; Раймон VI, дядя виконта Тренкавеля, удалился в Тулузу; граф Неверский и Сен-Поль, а с ними и другие, в том числе Гай д'Эвре, вернулись в свои северные владения. Каркассона досталась Монфору, но он остался в одиночестве.

Купцы, бродячие торговцы, ткачи приносили вести об осадах и битвах — и хорошие и дурные. Монреаль, Прейксан, Савердюн и Памье пали, Кабарет держался. В апреле 1210 года после трехмесячной осады де Монфор взял город Брам. Он приказал своим солдатам окружить плененный гарнизон и выколоть людям глаза. Пощадили только одного и отправили его проводником шествия слепых через всю страну — в Кабарет, как предупреждение всем, кто продолжает сопротивляться, что им нечего рассчитывать на милосердие.