Она покорно кивнула и проводила дядю взглядом.

Я знаю: то, что я потом сделал, было недопустимо. Но я это сделал. А почему — не скажет вам ни одна «Еврейская книга вопросов». Я заговорил с девушкой.

— Мириам, вы еще школьница? — робко спросил я.

Она помялась, потом, стараясь глядеть мимо меня, повернулась и смущенно ответила:

— Мне не положено с вами разговаривать!

Но не ушла.

— Знаю, что не положено, — согласился я. — Запреты на этот счет содержатся в Своде еврейских законов, глава сто пятьдесят вторая, статья первая. А еще в «Шульхан Арух Эвен а-Эзер», глава двадцать вторая, статьи первая и вторая.

— Вы знаете «Шульхан Арух»[97]? — удивилась она.

— Скажем так, я некоторое время его изучал и полную версию знаю неплохо.

— Вот, наверное, почему вас папа так любит!

Я был потрясен.

— Вы хотите сказать, что реб Видаль что-то обо мне говорил?

Она вспыхнула и снова оглянулась.

— Сейчас дядя вернется. Я лучше…

— Постойте! — остановил я. — Еще одну секунду! Что именно говорил обо мне ваш отец?

Она застенчиво выпалила:

— Что вы… что вы очень образованный. И что он жалеет…

— О чем? — перебил я в нетерпении.

И в самый ответственный момент, конечно, нагрянул дядя Эйб. Он пытливо посмотрел на Мириам.

— Ты говорила с этим незнакомым мужчиной? — сурово вопросил он.

Она онемела, и мне пришлось вмешаться:

— Это моя вина, сэр. Я спросил, который час.

— У вас что же, нет часов? — недоверчиво уточнил старик.

— Гм-мм… — Я судорожно искал какого-нибудь объяснения. — Мои что-то встали. — Это была почти правда. Ибо в космическом смысле в тот миг, как я увидел Мириам, время для меня остановилось.

Он приказал племяннице выйти из зала, пока он «займется этим туристом». Но, к моему восторгу, Мириам не послушалась. Ее будто пригвоздили к прилавку, и она жадно ловила каждое слово нашей беседы.

— Итак, мистер, — отрывисто произнес старик. — На сегодня мы с вами разобрались?

— Нет, — возразил я. — Не для того я проделал двести миль, чтобы заказать одну книгу, и только. Я рассчитывал обсудить с ребом Видалем новые публикации по мистицизму.

— Что ж, придется вам отложить это до другого раза. Счастливого пути!

Не давая ему удалиться, я спросил:

— А Шолем?

Он хмыкнул, приняв мою реплику за неправильно произнесенное прощание.

— Шалом и вам.

— Да нет! — все не унимался я. — Я говорю о Гершоме Шолеме. Который пишет на тему Каббалы.

Он расценил мое замечание как уловку — каковой оно и являлось — и с сомнением произнес:

— Какая конкретно работа вас интересует?

— Ну, я бы хотел посмотреть, что у вас есть.

— Пожалуйста. — Он показал на стеллаж напротив. — Мистицизм у нас там. Три верхние полки. Если потребуется что-то уточнить, позвоните вот в этот колокольчик, я сейчас же выйду. А теперь прошу меня извинить.

Он обернулся к племяннице. Она стояла на том же месте.

— Мириам — нахмурился старик, — я, кажется, велел тебе идти.

— Я же с ним не разговариваю!

— Но ты смотришь! — рявкнул строгий дядя. — А ты знаешь, что об этом говорит Свод!

Пробил мой час. Я встрял в разговор, постаравшись вложить в свой вопрос всю неприязнь.

— Не могли бы вы уточнить, в каком конкретно трактате содержится этот запрет?

Дядя Эйб растерялся.

— Гм-мм… Неважно. Запрещено, и все тут!

— Прошу меня извинить, — начал я, разогреваясь к драке. — Согласно первой статье главы сто пятьдесят второй Свода, это мне запрещено глядеть на Мириам — чего, как вы видите, я и не делаю. Мне запрещено смотреть на нее, запрещено говорить, что красивее ее волос мне в жизни видеть не доводилось, а голос ее звучит слаще любого другого. Но я, конечно, такого себе никогда не позволю!

Я украдкой бросил на нее взгляд. Она улыбалась.

— Как бы то ни было, все книги Шолема, какие у вас тут выставлены, у меня уже есть, так что я, пожалуй, откланяюсь до следующего раза. Могу я вас попросить передать кое-что ребу Видалю?

— Может быть… — ответил старый цербер. — И что прикажете ему передать?

— Я, разумеется, отправлю ему по этому поводу официальное письмо, но просьба моя заключается в том, чтобы меня по всем правилам представили его дочери — конечно, в присутствии ее наставницы.

— Это исключено! — огрызнулся старик. — Она благочестивая девушка…

— Не беспокойтесь, — заверил я, — я непременно надену кипу — и даже черный костюм и меховую шапку, если понадобится.

— Вы над нами издеваетесь? — вскинулся старик.

— Нет, просто пытаюсь вас убедить, что я достоин аудиенции вашей племянницы. В любом случае, пусть это решит ее отец.

— Нет, он будет против, я в этом убежден, — твердо объявил старик. — Вы из какой-то глуши… Семьи вашей мы не знаем…

Пожалуй, тут я должен признать, что впервые в жизни ощутил гордость за свою родословную. Теперь от меня требовалось только одно — быть тем, кто я есть.

— Не найдется ли у вас случайно экземпляра «Большой книги хасидских напевов»? — небрежно полюбопытствовал я.

— Конечно, найдется. Оба тома. Купить хотите?

Я ответил на вопрос вопросом:

— А может быть, вы знакомы и с представленными там песнями?

— С некоторыми. — Он отвел глаза, из чего я заключил, что он уже чувствует себя посрамленным. — С самыми известными — безусловно.

Я снова украдкой посмотрел на Мириам, которая не спускала с нас глаз, дожидаясь развязки.

Я стал напевать:

— «Бири-бири, бири-бири-бум».

Старик уставился на меня, как на сумасшедшего.

Вдохновленный этим, я стал прищелкивать пальцами и запел в полный голос.

— Узнаете мотивчик, реб Эйб?

— Конечно! Это сочинил Моисей Луриа, покойный зильцский рав, да будет земля ему пухом. Это все знают.

— Так вот, я его сын — бири-бум.

Я услышал резкий вдох и обернулся — Мириам закрывала рот рукой. Но глаза ее были открыты, и они сияли. Старик стоял разинув рот. Он начисто лишился дара речи.