самом деле, даже так называемый отец современной экспериментальной психологии, Вильгельм Вундт, может быть назван первопроходцем в этой сфере по причине его интереса к “Психологии народов”, убедительным доказательством чему служат 10 томов, опубликованных им под этим названием.

Возможно, пионером в исследовании предполагаемых взаимосвязей между культурой и основными психологическими процессами был В.Г.Р.Риверс из Кембриджского университета, возглавивший экспедицию психологов и антропологов, предпринятую для сбора данных в Южно-Тихоокеанской зоне и на восточном побережье Индии» (Адамопулос, Лоннер, с. 40).

Вот и вся история кросс-культурной психологии, да и в той титаны современности сомневаются. Вероятно, недостаточно знакомы…

Сами же они выводят свою науку из трудов, появившихся не ранее как раз того водораздела середины шестидесятых, когда в кросс-культурной психологии усомнился и Коул. Это явное признание: Коул прав – все, что было в кросс-культурной психологии до шестидесятых, еще нельзя считать наукой.

«Четыре короткие статьи Диас-Гуэрэро, Яходы, Прайс-Уильямса и Триандиса, опубликованные в трудах Конгресса, посвященного серебряному юбилею международной ассоциации кросс-культурной психологии в 1998 году, позволяют глубже проникнуть в сущность происхождения кросс-культурной психологии.

Эти четверо – одни из немногих ученых, способствовавших возникновению “современного” направления в кросс-культурной психологии» (Там же, с. 39).

Конечно, кросс-культурными психологами, например, Ягодой, Крюэром и Клинбергом, выпущены большие тома, посвященные истории этой науки. Но это – именно работы историков. Я же сейчас показываю, как сами практикующие кросс-культурные психологи относятся к собственной истории. И отношение это вполне определенное: она им слегка мешает или жмет, будто не по размеру сшитый сюртук. Кросс-культурный психолог любит сравнивать американскую культуру с чужими культурами, но не любят истории. Только этим объясняется то, что Коул выделил свое направление именно по приверженности к историческому подходу.

В действительности, можно подумать, что к шестидесятым годам прошлого века кросс-культурная психология умерла, и вместо нее родилась другая наука с тем же названием.

«Много лет назад среди академических психологов бытовало мнение, что культура – предмет, изучать который приличествует антропологам. (Этого мнения некоторые ученые придерживаются до сих пор, – главным образом, те, кто считает психологию одной из “естественных” наук, а “законы” поведения – выходящими за пределы культуры; так же как законы научения часто рассматривают исключительно филогенетически).

Картина кросс-культурных исследований как изолированных и разобщенных радикально изменилась во второй половине 1960-х годов, когда было предпринято несколько относительно независимых начинаний, впоследствии объединенных. В это время началась современная эпоха в развитии кросс-культурной психологии.

Первым заслуживающим упоминания событием была конференция в Университете Нигерии в Ибадане во время Рождества и Нового года (1965–1966). Привлекшая около 100 специалистов (в основном, социальных психологов), конференция планировалась как форум на котором могли бы обсуждаться различные социально-психологические взгляды с учетом их применимости к различным культурам, а также их теоретические обоснования» (Там же, с. 41).

Вот тот водораздел, после которого кросс-культурная и культурно-историческая психология могли бы слиться, но не слились. И даже до сегодняшнего дня старательно вычисляют различия. Это значит, они по-прежнему изучают разные предметы и разными методами. Вся огромная книга Дэвида Мацумото, состоящая из статей ведущих теоретиков современной кросс- культурной психологии, посвящена выявлению собственных предмета и метода этой науки. И вся она – есть размежевание с другими близкими науками, первой из которых разбирается культурно-историческая психология.

Я не хочу вдаваться в эти различия. Просто приведу еще раз мнение издававшего эту книгу в России профессора Кармина:

«К настоящему времени в кросс-культурной психологии накоплена масса эмпирических данных, любопытных наблюдений и фактов (они в изобилии представлены в книге).

Хуже обстоит дело с теоретическим осмыслением и обобщением этого огромного материала. Реальные достижения здесь за немногими исключениями еще довольно скромны…» (Кармин, с. 20).

Материал кросс-культурной психологии действительно огромен, к тому же, почти не переведен на русский язык. При этом использовать его можно лишь как, своего рода, «сырье», этнографические материалы, которые еще надо обрабатывать.

Поэтому я оставляю кросс-культурную психологию желающим познакомиться с ней лично и возвращаюсь к психологии культурно-исторической, ради которой и затевал это отступление.

Глава 2

Преодоление Великого плана

Коул начинает собственную культурную психологию с преодоления того, чему учился у советских психологов.

«Разработкой понятия “орудия опосредования” я начинаю воссоздание культурно-исторического подхода к развитию, сохраняя одни черты российского подхода и изменяя другие» (Коул, Культурно-, с. 140).

В этой главе, Коул, заимствовавший у Выготского и Лурии какие-то понятия, показывает, чем их психология, которую он называет Великим замыслом, не удовлетворяет современного психолога, в чем она ошибочна, на его взгляд. Желанием сделать свою науку объясняется, я думаю, и то, почему он ушел из кросс-культурной психологии, но свою психологию назвал культурной, а не культурно-исторической, хотя и использовал это имя исподволь. Он не хотел, чтобы его считали полностью продолжателем советской школы. Поэтому о том, что он видел русской культурно-исторической психологией, стоит рассказать подробней.

«Идеи российских культурно-исторических психологов привлекли меня прежде всего тем, что они предлагали, казалось бы, естественный путь построения теории представленности культуры в психике, которая начинается с организации опосредованных действий в повседневной жизни. К этому же привели меня и моих коллег наши кросс-культурные исследования, так что точки соприкосновения очевидны.

Однако наш кросс-культурный опыт порождал и глубокий скептицизм в отношении любых выводов на основе рассмотрения процедур взаимодействия самих по себе, как если бы они были свободны от своей собственной культурной истории— например, заключений, что мышление бесписьменных, “несовременных” народов находится на более низком уровне, чем у их грамотных современников» (Там же).

Чтобы сделать понятным, с чем же он спорит и чем недоволен, я приведу его заключительные размышления о советской психологии. В них он кратко обрисовывает, как ее увидел и с чем, собственно, теперь воюет.

Осмысляя задумки Выготского о том, на какой психологической основе можно было бы построить образование детей, то есть о «социальном происхождении психики», Коул как бы не замечает, что попадает внутрь совсем не той цели, которая ожидается от науки – он тоже занят не поиском истины, а поиском средства для управления людьми. Сам он, похоже, к этому равнодушен, но вполне принимает такой подход, поскольку, как это про него писали и американские коллеги, не обладает склонностью к методологической стройности.

Однако, из-за этого весь его заключительный очерк «Великого замысла» советских психологов, посвященный вроде бы именно психологии, на деле оказывается вырастающим из задачи образовывать, то есть из задачи воздействия на людей. И это нельзя не учитывать, когда читаешь дальнейшие строки. Судите сами: если бы последующие строки, являющиеся самой сутью школы Выготского, шли как относящиеся только к психологии, вы бы прочитали их одним образом.