Позвонив Ханне в Торонто, Джейк вынужден был сперва преодолеть заслон в виде Дженни.

— А ты там что, сидишь шиву с этими лицемерами?

О Боже!

— Я так думаю, что при одном упоминании моего имени они крестятся. Ну, то есть фигурально выражаясь, — сказала она, хихикая над собственной шуткой.

Сказать ей, что ее имя вообще ни разу не упоминалось, Джейку не хватило духу, и тут вдруг — бац! — на проводе оказался Дуг.

— Хочу объяснить тебе, почему я не прислал цветы.

— Так ведь вроде и не положено, — устало отозвался Джейк.

— Не в том дело. Ты же знаешь, я выше этих всех этнических табу. Вместо цветов я послал чек от имени твоего отца в «Общество поддержки инвалидов и сирот» в Ханое.

— Правда?

— Эти деньги пойдут на приобретение протезов рук и ног для детей, искалеченных во время бомбежек.

— Я знал, что, как дойдет до дела, вы сделаете именно то, что нужно. А можно я теперь поговорю с Ханной?

— Янкель, это ты, что ли?

— Как поживаешь, Ханна?

— Прими мои соболезнования. Ты, конечно, знаешь — мы с твоим отцом не очень ладили, но это было так давно, и он как-никак твой отец, так что прими мои…

Потом она спросила про Нэнси, про младенца и потребовала фотографии Сэмми и Молли.

— Я хотела сама приехать в Монреаль, но ты ведь знаешь, как Дженни относится к Хершам. Она бы мне и денег на дорогу не дала. Вот напугала! Да я бы автостопом, говорю, как эти хиппи…

— Да что ты, Ханна, я бы прислал тебе денег на дорогу, ты же знаешь, но…

Его остановило то, что он побоялся, не будут ли старшие Херши высокомерно ее третировать.

— Да понимаю, не объясняй. А ты сюда на денек не заедешь?

— Я бы с радостью, Ханна, но там ведь маленький. Нет, правда, я…

— Ладно, ладно, ничего. В следующий раз, хорошо?

— И тогда мы сходим вместе на хоккей.

— Слушай, а ты знаешь, что Рыжий Келли[336]стал депутатом парламента? Большой начальник теперь.

— Кто-кто?

— Что ты кто-ктокаешь? Защитник из «Кленовых листьев». Помнишь, за него еще Имлах[337]с детройтскими «Красными крыльями» долго торговался.

— Так он теперь депутат парламента?

— Aqui está nada.

— Aqui está, Ханна.

— A ты думал! Канада жива еще! Потому что все пьем пиво Карлинга. Как там Люк?

— Да по-прежнему.

— Вы оба хороши. Всыпать бы вам ремня! И когда вы наконец помиритесь?

Мать принимала Джейка дома, кормила обедом. Сказала, что очень опечалена смертью отца. Он же не виноват, что для нее оказался недостаточно интеллигентным. А для простой какой-нибудь женщины мог быть вполне подобающим мужем. Покончив с этой темой, она спросила:

— Как там мой новорожденный?

— Новорожденный Нэнси? Прекрасно!

— Вновь и вновь его как магнитом тянуло на улицу Сент-Урбан, и он слонялся там, в который раз проходил мимо облупленной стены дома, в котором когда-то обитали Ханна, Арти, Дженни и где, пусть не так долго, жил Всадник. Не раз заворачивал за угол в знакомый переулок. Задрав голову, смотрел на то окно, за которым когда-то была комнатка Дженни; тогда это окно светилось далеко за полночь: там Дженни, не жалея сил, корпела над уроками, читала книжки, которые должны были увести ее с этой улицы, освободить от каждодневной каторги на трикотажной фабрике «Лорел Нитвер», чтобы ей выйти, наконец, из-под опеки занудных Хершей.

— Ты знаешь, что она там с таким усердием изучает? — покосившись на это ее окошко, сказал ему однажды отец. — Латынь. Представляешь? Мертвый язык!

Сквозь пролом в заборе Джейк осмотрел двор, где когда-то Всадник устроил себе что-то вроде спортплощадки и разминался под взглядами восхищенных девиц. Девиц, надо сказать, действительно клевых. Джейк вспоминал, как они с Арти подсматривали из окна спальни и однажды увидели, как Джо, потемнев лицом, сильно ударил незнакомого мужчину под дых.

Вдруг во двор выскочил темноглазый смуглый мальчуган, подбежал к забору и встал перед Джейком.

— А ну вали отсюда, дятел!

Да, вот здесь все и жили — Додик, Арти, Гас и я.

И стылая могила говорит, насколько детское мгновенье кратко[338].

Только что Арти, Додик, Стэн и Джейк здесь собирали утиль, учились распознавать силуэты самолетов, и тут же, чуть ли не на следующий день, война закончилась. Вернулись домой сыновья соседей.

— Что вы оттуда для себя вынесли?

— Как что? Многому научились.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ГИТЛЕР МЕРТВ? — вот что тогда занимало умы. Естественно, помимо ожидания, когда наконец отменят ограничения военного времени и упразднят карточки. Однажды зверски холодным субботним вечером в дверь постучал какой-то человек. Кожаная кепка, слезящиеся глаза, нос в замысловатом узоре вен. На лацкане наградные планки. Вместо одной руки обрубок (подогнутый рукав заколот огромной булавкой), в другой, здоровой, календарь ветерана и фотопортрет Черчилля работы Юсуфа Карша[339]в окладе из желтой жести с окошком в виде буквы V.

— Не купите? Всего по пятьдесят центов штука.

— Нет, спасибо, — сказал тогда мистер Херш.

Инвалид со значением перевел взгляд воспаленных глаз на свои регалии.

— Вы про высадку в Дьеппе[340]слыхали? — дернув культей, недобро прорычал он.

Джейк умоляюще глянул на отца.

— А вы слыхали про «Беттер-бизнес-бюро»?[341]— парировал мистер Херш. — Я это спрашиваю потому, что они нас всю дорогу предупреждают, чтобы мы, то есть законопослушные граждане, не покупали всякой ерунды у калек, которые утверждают, будто они ветераны войны.