Бункер он покинул чуть раньше трех пополудни. Проехав половину пути на поезде, он уложился в три часа. Сейчас было десять минут седьмого, он быстро перебежал по дамбе на небольшой островок, где стояла вилла. Или, вернее, раньше стояла. В нее прямиком угодила еще одна бомба, превратив домик в груду развалин, только деревья вокруг стояли целехонькие. Когда же бомба попала в виллу? Меньше чем трое суток прошло, как Малаку ходил на виллу и принес записку от Сабины, значит, уже после того? Эрика уехала сюда вчера утром, и если добралась благополучно, то трагедия произошла где-то в последние часы. Если она была уже тут, когда упала бомба, то ее изуродованное тело лежит где-то среди кирпичей и штукатурки. Грегори опять побежал и через пять минут, запыхавшись, добежал до остатков того, что когда-то было виллой Сабины или «любовным гнездышком» Риббентропа. Верхние этажи обрушились на комнаты нижнего и теперь из груды битого кирпича то тут, то там торчали обломки мебели.

В слабой надежде на то, что все укрылись в гараже, Грегори бросился туда, но гараж тоже был частично разрушен взрывной волной. Грегори, сломав дверь, забрался внутрь, но и там никого не было. Слезы застилали ему глаза. Этот последний удар совершенно доконал его, он поплелся в сад, несколько минут, обмирая от горя, смотрел мутным взглядом на руины виллы, затем перевел взгляд на лодочный домик у озера. И на крыше его вдруг различил яркий белый флаг с красным крестом.

Боже! Неужели? С новыми силами он побежал через лужайку, ворвался в домик и увидел Эрику и Малаку, сидевших на скамейке. Огромная радость захлестнула Грегори. Он взахлеб начал рассказывать, что Гитлер мертв, что он сам видел, как его тело уносили, чтобы сжечь в воронке в саду рейхсканцелярии. А Эрика бессвязно поведала ему о том, как они выбирались из Берлина. Когда их машина ехала вдоль берега Хавеля, в двадцати ярдах от них разорвался русский снаряд, и взрывной волной легкий фургон опрокинуло набок, но им посчастливилось выбраться из него до того, как машина загорелась. Последние две мили они прошли пешком, и только для того, чтобы найти виллу в руинах. Как они предполагают, Сабина и Труди похоронены где-то под обломками дома.

Малаку же был вне себя от радости, что Гитлер мертв и что он теперь может умереть со спокойной совестью.

— Теперь мне незачем жить, — тяжко вздохнул он. — В Швеции у меня скоплено небольшое состояние. Я бы мог, конечно, сделать и больше денег, если бы захотел. Но моя Хуррем мертва, а без нее мне свет не мил. Вы оба знаете, что я принял обет выполнять волю того, кого вы называете Нечистым, но этот мой обет помог мне отомстить за мой народ, и я теперь о нем не жалею. Он — Князь Этого Мира, и в его Мир я возвращаюсь, возможно продолжая выполнять Его волю и постигать новые тайны Мироздания. А возможно, что дитя невежества, я вступлю на другую дорогу, чтобы загладить и искупить все зло, которое я принес окружающим в этой и прошлых моих жизнях. Какова бы ни была моя судьба в настоящем и непредсказуемом будущем, я доволен достигнутым и смело могу уйти из жизни.

Эрика пыталась утешить его:

— Милость Господня беспредельна, и вы боролись тем оружием, каким могли, чтобы помочь вашему народу. Смерть Гитлера спасет многие тысячи ваших собратьев, которые томятся в австрийских и баварских лагерях, ведь Гитлер обязательно убил бы всех их поголовно, если бы прожил еще несколько месяцев.

— Правда твоя, — согласился Грегори.

— Дорогой, — обратилась к Грегори Эрика. — Может, ты принес в этом бауле какую-нибудь еду? Все наши запасы погибли в санитарном фургоне. Все, что мне удалось спасти — это флаг с эмблемой Красного Креста. Мы просто умираем с голоду, ничего не ели уже сутки.

Грегори покачал головой:

— Нет. Там ничего нет. Но в погребе на вилле полно припасов, если только мы сумеем до них добраться. У Сабины было много консервированных продуктов, заготовленных на черный день.

Они, не теряя времени, прошли через лужайку и забрались на груду развалин. Грегори хорошо знал расположение комнат в доме и без труда нашел место, под которым находилась лестница, ведущая в погреб. Уже наступили сумерки, когда они начали разбирать кирпичи и обломки каменной кладки. Почти через час они добрались до погреба, и Грегори с фонариком спустился вниз.

Погреб особенно не пострадал, хотя пол был залит вином из бутылок, разбившихся при взрыве. Спускаясь вниз, Грегори очень боялся, что в погребе он найдет тела погибших Сабины и Труди, но там их не оказалось. Он обнаружил две кровати, стол, стулья, керосинку и кухонные принадлежности — было ясно, что Сабина и Труди спали и проводили большую часть времени в этом убежище, укрываясь от бомбежек. На столе стояли две свечи, а керосинка полна керосина. Малаку быстро разжег огонь, а Эрика выбрала из запасов Сабины консервы супа, сосисок и фруктов. Грегори тем временем разобрал завалы стекла в винном отсеке и нашел внизу две целые бутылки.

За едой они обсуждали, как лучше спастись из этой западни. Грегори был уверен в том, что рейхсканцелярия уже пала или будет захвачена этой ночью, но, по последним донесениям, фанатики-юнцы из «Гитлерюгенд» до последнего момента удерживали мосты через Хавель, и все еще осталось много очагов сопротивления, таких, например, как тот, на территории которого была расположена вилла.

Нет и тени сомнения в том, что Берлин полностью и наглухо со всех сторон заперт, русские не выпустят ни одной машины из кольца. Даже если бы уцелел их фургон, то эмблема Красного Креста не могла бы им послужить защитой, русские реквизировали бы машину для своих нужд, а их бы арестовали по подозрению в шпионаже или в том, что они пытаются избежать возмездия за свои преступления. Поэтому наиболее приемлемый для них вариант — пуститься в путь, стараясь держаться подальше от дорог и используя леса и разрушенные здания как места для ночевки, обходя все русские патрули и заставы.

Когда они перекусили, Эрика решила привести в порядок прическу и подсела к небольшому трюмо, стоявшему в дальнем углу погреба. У зеркала она нашла прикрепленной записку, которую раньше они не заметили. На конверте было нацарапано имя адресата: «Грегори».

Оставить записку могла только Сабина. Эрика отдала записку Грегори, он надорвал конверт и прочитал содержимое послания:

«Мой дорогой, я прождала тебя целый день, но ты так и не появился. Я очень опасаюсь, что ты погиб. Наступила ночь, а с ней и мой последний шанс на спасение. Мы с Труди уезжаем в моей машине. Одному Богу известно, доедем ли, сумеем ли выбраться из кольца. Я за тебя молюсь, чтобы ты остался жив, добрался сюда и прочитал эту записку. Если случится так, что у тебя не окажется под рукой машины, чтобы удрать от русских, то воспользуйся моторной лодкой. У меня было припасено много бензина, и я заполнила ее бак перед отъездом. Ну с Богом. Сабина».

— Значит, она жива! — обрадовался Грегори. — Они уехали еще до того, как упала бомба. Моторная лодка! А я-то подумал, что она бесполезна для нас без бензина. Какой же она молодец, что позаботилась заполнить бак!

Они начали спешно перекраивать свои планы. Познания Грегори в русском языке были безнадежны для того, чтобы изъясниться с патрулями, но на то, чтобы односложно ответить, их хватало: немножко он все-таки поднабрался русских слов, когда в сорок первом году был в Москве и Ленинграде. Он мог переодеться в русскую форму. Спускаясь вниз по Хавелю, они неминуемо проходили бы мимо Потсдама, если на них наведут прожектор, Грегори что-нибудь крикнет на ломаном русском, а форма будет гарантией того, что их не расстреляют с берега тут же, на месте.