Оппенгеймер поделился своим глубоким беспокойством по поводу плана Баруха со своей женой Китти и с Лилиенталем. Но Гувер уже санкционировал обширную слежку за Оппенгеймером со стороны ФБР, в том числе прослушивание телефона, так как был уверен, что ученый переметнется на сторону СССР. Расшифровки телефонных разговоров Оппенгеймера отсылались Бирнсу.

Барух представил свой план на собрании Комиссии ООН по атомной энергии, состоявшемся 14 июня. Его вступительное слово было пафосным: «Сейчас перед нами стоит выбор — быть быстрыми или мертвыми», — сказал он. План призывал к «административному контролю или присвоению всех производственных процессов, связанных с атомной энергией и представляющих потенциальную угрозу для мировой безопасности».

Производство атомного оружия могло быть приостановлено, а имеющиеся арсеналы ликвидированы лишь в том случае, если «удастся достичь договоренности об адекватной системе контроля над атомной энергией, в том числе об отказе от бомбы как от вида оружия, и приступить к фактическому выполнению этой договоренности, а также определить виды наказания за нарушение правил контроля, причем такие нарушения должны клеймиться как международные преступления». Государства, нарушающие правила, должны «понести наказания настолько серьезные, насколько это определят Объединенные Нации, и настолько скорые и обязательные для выполнения, насколько возможно», причем «следует исключить право вето, которое может быть использовано для защиты государств, нарушающих официальные соглашения, направленные на предотвращение развития или использования атомной энергии в деструктивных целях».

СССР счел план Баруха попыткой Америки на неопределенный срок закрепить статус монопольного обладателя ядерного оружия. План требовал от СССР полностью свернуть атомную программу, подчиниться мощной международной организации (без права вето), которая испытывала сильное влияние Соединенных Штатов, если вообще не контролировалась ими, и отказаться от всех залежей урана, которые могли быть найдены в недрах СССР. Неудивительно, что такие условия оказались неприемлемы.

Через пять дней СССР выступил с контрпредложением Андрея Громыко, представителя Советского Союза в Совете Безопасности ООН. Предложение СССР было во многих отношениях схоже с конвенцией, направленной на запрещение разработки, производства, накопления и использования химического оружия, которая была принята в 1925 году. Согласно советскому варианту, атомное оружие следовало запретить специальной международной конвенцией. Все имеющиеся ядерные арсеналы подлежали уничтожению в течение трех месяцев после ее ратификации. Государства, подписавшие конвенцию, в течение шести месяцев должны ввести в действие национальные законы, предусматривающие наказание за нарушение вышеуказанной конвенции. Предполагалось создать комитет, который регулировал бы обмен научной информацией. Другой комитет должен был разработать методы, гарантирующие соблюдение данной конвенции.

Советское предложение не предполагало создания всемогущей международной организации. Формально не предусматривалось ни инспектирование, ни контроль. Ожидалось, что отдельные государства сами будут согласовывать свои действия и политику. И, что важнее всего, Америка должна была отказаться от своей монополии. Сомнительно, что советские политики действительно думали, что Америка согласится на такие условия. И, разумеется, США их не приняли.

Возможность сдержать процесс, который скоро превратился в безумное распространение ядерного оружия, тихо ускользнула. Простая истина заключалась в том, что международный контроль над ядерным оружием никого не устраивал.

Алан Нанн Мэй предстал перед судом в лондонском Олд-Бейли 1 мая 1946 года. Ему вменялось в вину разглашение конфиденциальной информации и нарушение Закона о государственных тайнах. Генеральный прокурор Хартли Шоукросс открыл слушание по делу, объявив его «достаточно серьезным, но при этом довольно постыдным для человека, который в течение нескольких лет работал на Британскую Корону и одновременно считал правильным, — несомненно, за вознаграждение — сообщать информацию о достигнутых результатах лицам, которых он отказался раскрыть…».

Мэю предъявили улики, и он решил признать себя виновным. Оставалось определить, насколько серьезным будет наказание.

Королевский адвокат Джеральд Гардинер, выступавший в защиту Мэя, пытался принизить важность информации, выданной Мэем, подчеркивая, что многие из этих данных уже были опубликованы в работе Смита, а СССР в период войны был союзником Великобритании, а не врагом. Шоу-кросс возражал, что Закон о государственных тайнах специально предназначен для того, чтобы не допустить передачи секретной информации лицам, не имеющим на это права: «Это может касаться вашей светлости [судья Оливер, председатель], может касаться меня и кого угодно другого — если мы бы передали информацию в руки людей, которая могла быть им полезна и которые, в свою очередь, могли стать нашими врагами».

Суд был короток. Завершая заседание, судья Оливер сказал:

Мэя приговорили к 10 годам тюремного заключения.

Фукс собирался вернуться в Англию с оставшимися британскими физиками ближе к концу 1945 года. Чтобы попрощаться с Пайерлсом и его женой, он вместе с ними и Миси Теллер совершил двухнедельное путешествие в Мехико в декабре 1945 года (сам Теллер остался в Лос-Аламосе, сославшись на занятость). По дороге «бьюик» Фукса сломался.

Фейнман уговаривал его остаться работать в Америке, но без тени иронии Фукс объяснил, что он обязан Британии и должен вернуться. Когда началась независимая британская ядерная программа, развернулась и борьба за ученых, которые ранее участвовали в Манхэттенском проекте. Чедвик и Кокрофт в один голос порекомендовали Фукса. Затем Фукс прошел собеседование в Монреале, ответив на вопросы представителей британского правительства, и ему предложили пост руководителя отделения теоретической физики в университете Харвелл. Сначала Фукс сомневался, но в итоге принял это предложение. Фриш был назначен руководителем отделения ядерной физики.

После того как Фукс таким образом обеспечил себе будущее, Норрис Брэдбери, заменивший Оппенгеймера на посту главы Лос-Аламосской лаборатории, спросил англичанина, не мог бы он остаться поработать еще на несколько месяцев. Учитывая, что многие физики покидали Лос-Аламос, а лаборатория должна была подготовить новые испытания атомной бомбы, Брэдбери не хватало сотрудников. Когда 18 апреля 1946 года в Лос-Аламосе состоялась трехдневная конференция, посвященная бомбе «Супер», только семеро из 31 ее участника работали в то время в лаборатории. Даже Теллер 1 февраля уехал из Лос-Аламоса в Чикаго.